Тело Киевиц не принимало ни болезни, ни смерти, и Маша успела забыть признаки плохого самочувствия. Но, быть может, безымянная Моровица не проходила бесследно… и во время обряда воскрешения болезнь перетекала в нее?

Не только она с ужасом взирала на Бездну – Бездна тоже внимательно смотрела на Машу… Бездна становилась Машей?

– Не вздумайте снова впасть в отчаяние, – голос Демона был как пощечина, которой приводят в чувство изнервничавшихся барышень. – Да, вы тоже ощущаете эту болезнь. Но понимаете причины своего недомогания в корне неверно, – Демон поджал губы, демонстрируя, что у них совершенно нет времени обсуждать ее страхи. – Вы – Киевица. Вы не можете заразиться или перетянуть болезнь при заклятии. Но болезнь затронула ваш Город, заразила его людей, киевлян. Болезнь подтачивает тело Киева… Потому она беспокоит и ваше тело. Ибо ваш Город – это вы.

– Но… – начала было Маша.

– Вы переживаете за свой Город, проживаете и его беды, болезни. Слепые, кажется, зовут это нынче эмпатией? Способность испытывать боль за другого. Чем больше вы сливаетесь с Городом, тем сильнее будете чувствовать это… Где болит? – спросил он. И стал похож на сурового доктора. Вот-вот из мрака теней появится черный саквояж, а из него лаковая черная трубка – слушать Машино неровное дыхание, и блестящая ложка – осматривать воспаленное горло.

– Болей нет. Скорее уж, общее недомогание. Разве что печень. И чувство металла во рту, – ответственно перечислила все свои болести Маша. – И тяжесть в сердце, словно камни зашили.

– И где в Киеве ваше сердце?

– Я не знаю…

– Определитесь! – нахмурился «доктор». – Где сейчас ваше сердце – там и беда. Или спасение. Или решение загадки. Ищите!

Маша неуверенно кивнула и виновато схватилась за бок.

– Печень? – уточнил «доктор». – Это, пожалуй, Подол. Больше всего больных именно там. С утра – не меньше двух-трех десятков.

– Ты можешь узнать их адреса? – встрепенулась Ковалева.

– Вы не услышали меня, Мария Владимировна, – Киевский Демон положил две тяжелые ладони ей на плечи. – Вы не можете помочь каждому человеку, но вы можете помочь всему Городу. Вы и есть Город, одно из его воплощений. Вам не нужно бежать к больным, выяснять их имена, воскрешать. Вы должны прочесть Воскрешение для самой себя.

– Воскресить себя?

– Излечить. Это так же легко, как почесать себя за ухом. Пока у вас достаточно сил. И вместе со своим телом вы излечите ВЕСЬ Киев. Ибо Город – и есть вы. И из Трех Киевиц – лишь вы имеете подобную связь с Ним.

«Город – это я», – задумчиво повторила она про себя.

Маша не пыталась высвободиться из-под ладоней Демона – своей тяжестью они словно придавали ей вес и уверенность в себе.

«Город – это я».

Она не раз ощущала подобную связь. Но никогда не видела столь простой и практический смысл. Решив свою проблему, она может решить и проблему Города, и порой для этого вовсе не нужно выходить из Башни Киевиц.

– Сколько у меня есть времени?

– Когда у вас начнут отниматься руки и ноги, мадам Моровица победит. Но, полагаю, сутки в запасе имеются. До полуночи время есть точно. До конца дня в вашем Городе никто не умрет. Просто повторяйте самовоскрешение раз в два часа, – он снова стал похож на чопорного дореволюционного доктора с обширной практикой.

А еще на учителя, и в его черных, непроницаемых как камень-оникс, глазах была одновременно незыблемая уверенность в ее бесконечной силе, даже легкое удивление перед размерами данной ей силы, и… разочарование, словно Маша очередной раз дала маху.

А разве нет? Вместо того чтобы метаться полночи по Киеву и уничтожать последствия болезни, она должна была искать ее причину. Искать решение проблемы…

В самой себе?

– Вы – это Город, – повторил Киевский Демон.

А Маша плотно закрыла глаза двумя ладонями и попыталась считать свое тело. Представить себе, что весь Киев поместился у нее в животе. Прочувствовать Город как свой организм.

«Робин Бобин Барабек, скушал сорок человек… – всплыл в памяти старенький детский стишок. – Скушал церковь, скушал дом, и кузницу с кузнецом. А потом и говорит: «У меня живот болит!»

И живот таки болит.

Сердце? Томится тяжестью, но упрямо молчит.

Хуже всего печень… колет и колет… Это Подол. Дорогожичи. Кирилловские высоты. Верхний и Нижний вал. Подобно колким занозам, вонзившимся, въевшимся в кожу, ее печень терзали три смерти – трое мертвецов, ушедших за утро. И она уже не могла разглядеть их черты, определить их пол.

Чуть ниже, в ее поджелудочной, умирала целая семья… Она видела их. Большую комнату в районе Контрактовой, вмиг ставшую неуютной, двух детей в кроватях, усталую, умученную мать. И отца, который вот-вот падет с ног – не в переносном, в прямом смысле слова. Отец безуспешно пытался вызвать «скорую», но не мог назвать убедительных, с точки зрения нынешней реформы, причин… он умрет через пять минут прямо с трубкой в руках.

Моровица. Черная смерть.

Маша лишь сейчас поняла, почему Смерть изображалась Скелетом с косой – отец рухнет, словно кто-то невидимый отрубит ему лезвием ноги. Мать закричит, но уже ничем не сможет помочь.

Нужно спешить – тяжелеет правая рука. Правый берег!

А левая – легкая, почему-то на Левом берегу нет больных.

Какой страшный, ей единственной из Трех Киевиц, выпал дар – принимать боль целого Города.

Маша вдруг поняла своего Демона, на дух не выносившего всех людей. Неужели он так же чувствует их? Их боли. Их глупость. Их страшные и дурные поступки, убийства, изнасилования, надругательство друг над другом… и все это разъедает, мучает изнутри его тело, живот?

Видит Бог, люди с их страстями, грехами, болезнями – не самая здоровая и полезная пища.

Киевица сложила на себе руки крест на крест и прочла Воскрешение.

– Ты, пришедший на эту землю… испроси Того, кто тебя послал, вернуть мне жизнь рабы его, во имя Града моего, и блага земли его… и небес его, и грешных чад его… Ты, по левую руку от меня, испроси Ту, кем он стал, Землю-мать… Отца-небо… внемли… Встань и воскресни!

Впервые ей довелось испытать Воскрешение на себе самой – оно прошлось по телу волной, освежающей и жаркой одновременно. Вмиг тело вернуло безмятежную легкость, гибкость и силу. От тошноты, изнеможения, головокружения не осталось и следа.

Утратив боль, она утратила и связь с умирающими, с мертвыми. Но сама легкость свидетельствовала… Мертвые восстали! Больные выздоровели!

А у нее есть два часа.

И еще сутки, чтобы отыскать свое сердце.