– Мы не поздно, да?

– О, мадемуазель, позвольте вашу ручку!

– Нет, нет, конечно же не поздно!

– Антре! Входите, входите же, господа… Денис Васильевич как раз хотел стихи прочесть…

Денис Васильевич, может, и не хотел ничего подобного, однако же после слов Бедряги отступать ему было некуда. Пришлось читать… Потом кто-то принес гитару… Спугнув ночных птиц, вылетела в приоткрытую дверь пробка от шампанского. Веселье пошло…

Сонечка, как видно, совсем оправилась от недавней эскапады с маркизом. С охотою выпив вина, пела с гусарами песни, смеялась над шутками – веселилась, как могла. Вот только в глубине синих глаз стояла затаенная грусть.

Разошлись не слишком поздно – где-то около полуночи. Денис не провожал Сонечку, та нынче ночевала с братом в соседней деревне, и проводы выглядели бы не комильфо. Кстати, в той же деревне квартировал и Вольдемар Северский… однако он-то спать не спешил. Задержался, похоже, специально или, как говорят в народе – сноровку – облокотился на перила крыльца, глядя, как Денис Васильевич пускает кольцами дым. Улыбнулся:

– Я вот тоже когда-то пристрастился к трубке. Курил с охотой и много. А потом вот как-то откинуло… Господин полковник… Денис Васильевич… я ведь не зря остался… Хочу вам стихи свои почитать… посоветоваться… Можно? Не слишком ли буду навязываться?

– Да полноте вам, господин Северский! – рассмеялся Денис. – Читайте. С удовольствием послушаю.

Припозднившийся гость неловко взмахнул рукой и покусал губы. Круглое лицо его, похожее на вечно восторженное лицо ребенка, озарилось смущенной улыбкой, большие, чуть оттопыренные уши покраснели так сильно, что было заметно даже сейчас, при падающем из окна неровном желтоватом свете.

– Я… Я прямо здесь, можно?

– Конечно. Читайте уже!

Вольдемар шмыгнул носом:

Сказать по правде, те еще оказались стишки. С многочисленными повторами и пафосом, со множеством старинных древнерусских слов, с сомнительными рифмами и целой армией личных местоимений, выстроившихся друг за другом, словно солдаты на параде. Все эти «скажу я вам», «он ему», «она ей»…

– Гм-гм… – выслушав, полковник невольно поморщился. – А у вас про любовь что-нибудь есть?

– Да как не быть?! – Северский аж подпрыгнул на крыльце, колыхнулся всем своим грузным телом…

Вот здесь уже стало лучше, намного лучше! Исчез пафос, осталась некая недосказанность и даже некая наивность, трогательность, что производило весьма приятное впечатление, несмотря на несколько корявые строфы.

– Неплохо, неплохо, – покусав трубку, одобрительно покивал Денис.

Поэт приободрился, расправил плечи…

– Вы заходите, Вольдемар, – едва скрывая зевоту, светски улыбнулся гусар. – Заглядывайте вот так, запросто. Посидим, стихи почитаем. Поэт поэта всегда поймет.

– Вот! – Северский радостно всплеснул руками. – Вот именно – поэт поэта. Поистине золотые слова.

С утра зарядил дождь, промозглый и по-осеннему нудный. Низкое небо куксилось, цеплялось серыми тучами за вершины сосен, под копытами коней, под солдатскими сапогами расплывалась, чавкала грязь.

Отправленные Наполеоном каратели находились сейчас невдалеке от Вязьмы, в деревне Крутое. Именно так показал Сен-Клер, оставленный ныне в штабной избе под строгим присмотром караульных. Что ж, Денис надеялся, что перебежчик все же не солгал.

Надеялся, но, как опытный командир, не доверял до конца никому, тем более – французскому графу! Доверяй, но проверяй – так уж не зря сказано.

– Поедете вперед, – ближе к полудню полковник подозвал казаков. – Подберетесь к деревне скрытно. Поглядите там, как да что. Потом – доложите.

– Слушаюсь, ваш-бродь! – отдав честь, урядники – Крючков и Ситников – а с ними еще четыре человека – бекет – погнали лошадей по раскисшей лесной дорожке.

Даже к обеду небо так и не посветлело, наоборот, дождь стал еще сильней, полил с новой силою, так, что все уже промокли насквозь. Липкая дорожная грязь и глубокие лужи сильно задерживали продвижение, и Денис Васильевич с грустью прикинул, что засветло – ну, никак не поспеть. Просто физически невозможно! С другой стороны, останавливаться на бивуак да жечь костры было никак нельзя – сие еще больше задержало бы «партию», мало того – возможно, демаскировало бы отряд, и французы, прознав, могли попытаться окружить партизан или, хуже того, просто ушли бы в Вязьму.

– Эх, братцы, – стряхнув с армяка крупные дождевые капли, Денис улыбнулся и подмигнул верным своим соратникам. – Подумаешь, дождь. Бывало и хуже, ага!

– Бывало, господин полковник, – штабс-ротмистр Бедряга залихватски подкрутил усы. – Вот, помнится, в Пруссии, под Фридландом…

– Да уж… – вспомнив про Фридланд, про злую вражескую шрапнель и навалом лежавшие трупы русских солдат, Давыдов помрачнел и осунулся… Правда, почти сразу широкое лицо его вновь озарилось самой бодрой улыбкой: – Однако же здесь, слава Господу, не Фридланд! Здесь мы сами себе хозяева. Верно, усачи-молодцы?

– Верно, господин полковник!

– Вот уж, Денис Васильевич – верно!

– Ваш-бродь! А может, песню?

– Нет, братцы. С песней погодим, – осадил Денис. – Нынче нам в скрытности пробираться надо. И гнусный сей дождь в том – подмога.

Так и ехали, периодически останавливаясь и поджидая пехоту. Ободренные словами славного своего командира партизаны повеселели и уже не обращали внимания на дождь. Обращай, не обращай – все одно уж вымокли, тем более сам господин полковник сказал, что непогода – в подмогу. Лишь штабс-ротмистр Бедряга вдруг закручинился:

– А ну-ка – порох-то отсыреет? Тогда как?

Денис усмехнулся:

– А порох нам и не нужен, любезнейший Николай Григорьевич. Мы врага – в сабельки, в пики, в штыки! Подберемся незаметно и…

Бодрое настроение командира быстро передалось всему отряду, всей партии, от гусаров и казаков до самого последнего пехотного рядового. Вот именно! Вот так! По-суворовски! Саблей супостата бей, коли пикой, штыком… Так и будет!

Угрюмый смешанный лес сменился высокими соснами, потом вновь пошли осины, липы, березки… а, миновав луг, партизаны оказались в кленовой рощице, потрясающе яркой, сияющий багрянцем и золотом, несмотря на серое небо и дождь.

Уже начинало смеркаться, когда вернулись разведчики казаки. Донесли – там враги, в Крутом. Однако не все – часть только.

– Тысяча штыков в Крутом, ваш-бродь, – браво доложил Ситников. – Еще драгуны, уланы. Все вояки знатные, не молодежь. Однако же – фанфароны. В себе уж больно уверены, не боятся никого. Караульщики те еще!