— Разбираться с этим?! — взревел Брюс. — И как же с этим управиться, по-вашему? Пусть даже у ваших шпионов в глазах троилось, смахивает на то, что англичан слишком уж много. Пятой части от пятидесяти тысяч будет довольно, ибо все, что я видел, ничуть не убеждает меня, что сей сброд под предводительством Уоллеса выстоит против них в чистом поле.

Он оборвал речь, тяжело дыша, а потом мрачно кивнул Уоллесу:

— Без обид.

— Какие обиды, — неожиданно весело откликнулся тот. — На сей счет вы правы, это уж наверняка — мои люди лучше бьются средь холмов и лесов, государи мои. Туда-то мы и отправимся.

На лице Уишарта было написано желание запротестовать, и Брюс ощутил острый приступ гнева на самонадеянность Уоллеса, готового вскочить и выйти, даже не раскланявшись, но, сглотнув желчь, угрюмо кивнул:

— Быть посему, но вы должны уйти с теми людьми, что у вас есть, и теми, кто свободен от обязательств передо мной и прочими дворянами.

Уоллес с прищуром уставился на Брюса из-под насупленных бровей.

— А вы, государь Каррик?

— Я подниму Дуглас, епископа и остальных, и мы окажем сопротивление, как сможем, из наших крепостей. Англичанам придется иметь дело с нами, и это выиграет для вас время, дабы учинить разгром.

Уоллес посмотрел на Брюса долгим-долгим взглядом, а после неспешно кивнул.

— Длинноногий идет. Это вам дорого обойдется, — произнес он, переводя взгляд с Уишарта на Брюса и обратно.

— За благородное дело, — провозгласил Уишарт, и Уоллес, пожав обоим руки запястье к запястью, вышел бесшумно, как призрак, несмотря на свои внушительные габариты.

Оставшимся вдруг показалось, что комната стала вдвое просторнее. С минуту они хранили молчание, а потом Уишарт деликатно кашлянул.

— А истина? — требовательно вопросил он. Брюс окинул его холодным взором.

— Цель моего присоединения к сему провалившемуся предприятию уже достигнута, — с напором отчеканил он. — Каменщик похоронен сызнова.

Уишарт утомленно понимающе кивнул.

— Так что мы направимся в Эрвин с теми людьми, что у нас есть, и приготовимся к переговорам, — добавил Брюс.

Епископ с кряхтением надменно распрямился, заколыхав брюхом под доспехами.

— Сдаешься? Без боя?

Нижняя губа Роберта выдвинулась лопатой, и Уишарт, хорошо знавший этот признак, насторожился.

— Король явится на север самолично, — сердито пророкотал Брюс. — Как черный ветер. Уоллес будет сражаться — ему придется, ибо у него нет земель на его собственное имя, и он преступник, не более. Вы не теряете ничего, кроме толики достоинства, коли преклоните колени, дабы облобызать перстень Эдуарда, ибо земли Церкви неприкосновенны.

Он придвинул булаву своего лица к лицу Уишарта.

— Но мы, — хлопок по гербовой накидке, — рискуем лишиться всего. Мы, тот самый свет державы, силами коего вы полагаете его освободить. Эдуард явится на север, насупив брови над своими злыми глазенками. Я могу лишиться Каррика, а мой отец — Аннандейла. Раны Господни, Уишарт, да я тут ставлю под удар свои права на корону. Дуглас лишится своих земель в Ланарке. Вы хотите, чтобы всех нас заточили в Берике или в Тауэре?

А главное, с горечью подумал Уишарт, что Бьюкен и остальные Комины, якобы поддерживающие Эдуарда, но украдкой отпускающие вожжи бунтарей Мори, выйдут из этого дела благоухающими, будто из ванны с лепестками роз. Они играют в эти королевские игры куда искуснее юного Брюса, заметил он, нуждающегося в окружении ухищренных голов.

— Разумеется, — вымолвил епископ, склоняясь перед неизбежным, — переговоры — дело хитрое. Запутанное, а порой и затяжное. А что с Уоллесом?

Брюс скривился, как от оскомины.

— Уоллес ничем не связан, кроме присяги свергнутому королю, не желающему даже слышать о собственном королевстве, — проворчал он. — У него нет земель, ему не докучают арендаторы, и он смотрит на каждого встречного поверх меча, вопрошая, за Уоллеса тот или нет. Если нет, значит, против.

— Оно и недурно в такие-то времена, — с вызовом парировал Уишарт.

— Упрощенчество, — небрежно бросил Брюс через плечо, направляясь к двери. — Да и мимолетно все это. Долго ли пойдут переговоры, коротко ли, а кончится как всегда: мы преклоним колени.

Помедлив, он обернулся.

— Кроме Уоллеса. Он почти не в счет. Длинноногий ни за что его не простит.

«Я не в счет, — думал Роберт, говоря это. — Господь сотворил меня — и сотворил, чтобы я стал королем».

* * *

Освободители Скуна пили за здоровье друг друга, своего героя Уоллеса и даже Брюса с епископами. Пивная была единственным строением, не подвергшимся разграблению и поджогу, более священным для жаждущих, нежели любая церковь. Пивная, погруженная во мрак, едва разгоняемый несколькими факелами в канделябрах, едва дышавших в тяжком воздухе заведения, забитого телами, разящего блевотиной, мочой и перепревшим потом.

Сим насилу отыскал уголок и две побитые чары из рога, чтобы осушить их единым духом, но Хэл потягивал свое пиво без спешки, разглядывая пожелтевшие обугленные обрывки, выуженные из-под куртки.

— Так чего ж там говорится? — спросил не знающий грамоте Сим, распуская завязки собственной усеянной заклепками стеганой кожаной куртки и пытаясь выпутаться из нее в знойной духоте пивной.

— Будь посветлее, я бы тебе сказал, — пробормотал Хэл. Во мраке можно было разобрать лишь то, что написано очень убористо и по-латыни. И все же он был практически уверен, что речь идет о смерти каменщика и обследовании его одежды, включавшей бобровую шапку, заткнутую за пояс, скроенную во фламандском стиле. Больше ничего, кроме этого и подписи «Бартоломью Биссет», Хэл разобрать не мог; придется обождать с этим до света денницы.

— Киркпатрик палил сие? — поинтересовался Сим, но тут же смолк, пережидая вспышку громогласных насмешек и улюлюканья. В пивную вошла женщина.

— Да, смахивает на то, — ответил Хэл. Причина ускользала от него, о чем он и упомянул, потягивая пиво и морщась, потому что оно было теплым, как похлебка. Он чувствовал, как по телу стекает пот: летняя ночь выдалась душная, и грубые стены заведения сочились гнилостной влагой.

— Христе, я не в состоянии тут думать. — Хэл начал было подниматься, но тут же узрел выросшую перед ним женщину — настолько внезапно, что отшатнулся.

— Мой сын, — проговорила она с осунувшимся, искаженным от горя лицом. — Вы его не видали? Совсем мальчонка. Я искала повсюду. Его легко признать, у него родимое пятно на лице…

Она примолкла, сумев выдавить изнуренную улыбку, но было видно, что долгие, бесплодные ночные поиски еще не иссушили ее слезы до дна.

— Земляничкой, — добавила она. — Допрежь его рождения мне земляники страсть как хотелось. Прямо не могла удержаться…