Утро сырое и туманное. Вся в черном, под густой вуалью, чтобы никто не смог узнать меня. Я отпустила экипаж и не торопясь шла к собору пешком. Мимо меня спешили прохожие с бледными заспанными лицами, дворники лениво подметали улицу…

Толпа народу уже окружала собор, толкаясь и заглядывая сквозь решетку. Подошел жандарм и, разогнав толпу, встал у входа. Притаившись за аркой, я ждала.

Очень скоро стали подъезжать экипажи, из них выходили знатные гости, все в трауре. Многие мне были знакомы, и я еще ниже опустила вуаль.

Вот подъехал экипаж баронессы фон Штейн. Ливрейный лакей отворил дверь – первым вышел сам барон, с неизменно недовольным и брезгливым выражением лица. Вслед за ним выползла баронесса, вся в траурных лентах и черном траурном крепе.

Толпа уже наводнила всю площадь перед собором, движение было заблокировано. Было вызвано подкрепление для наведения порядка. Конная полиция расчистила всю площадь для похоронного кортежа.

Увидев, как у собора остановился кортеж, я подождала немного и незаметно вошла в боковую дверь. Над головой сомкнулись высокие своды собора, в стрельчатые окна пробивался тусклый свет. Серый камень был ажурным, словно он создан не человеческими руками. Ангелы на голубом фоне неба парили, как живые, создавая иллюзию вознесение души в рай, и всюду тени прошлого…

Сверху слышался негромкий похоронный звон. Вскоре появился служка и, подойдя к алтарю, зажег свечи. Родственники и приглашенные уже зашли и неторопливо рассаживались. Вся знать города провожала Артура в последний путь. Похороны были пышными и внушительными.

Алтарь был окружен сотней восковых свечей и мрачными персонажами из Священного писания. Все это наводило на меня страх ада, а запах роз, ладана и свечей мутил сознание…

Я скромно уселась в темном углу, подальше от высокопоставленных особ и семьи Олевских. Колокол все звонил, появился священник в черном облачении, при нем два служки. Хор, перекликаясь, запел скорбное моление о милосердии и мире душевном.

Непереносимая тоска по утраченному снова захлестнула меня. Теперь моя жизнь словно в тумане, я не знаю как жить без Артура да еще с тяжелым чувством вины?

Процессия двинулась по проходу. Священник, на ходу произносящий взволнованные слова молитвы, а за ним – гроб с позолоченными ручками на плечах у медленно шагающих мужчин.

Среди множества людей, что следовали за гробом, я многих узнала, среди них была и невеста Артура. Мадам Олевская шла первая, опираясь на руку отца, их лица, казалось, окаменели. Их горе не находило уже выхода в слезах, все чувства сковало внутреннее оцепенение.

Процессия подошла к алтарю. Священник окропил гроб святой водой, служка раскачивал кадило. С хоров слышалось надрывное пение, от которого сводило судорогой горло. Все стоящие у гроба тихо повторяли вслед за священником: «За упокой души усопшего».

Свечи, запах ладана, скорбная мелодия и присутствие смерти – все отзывалось во мне мучительной тоской. Слезы текли по щекам, – я плакала не только по Артуру, но и над собой, вспоминая, как счастлива была с ним и что не буду счастливой уже никогда. Увидела, как и мадам Олевская вздрагивает от рыданий.

Под сводами собора меня охватило противоестественное чувство: я ощутила ужас и притягательную силу смерти…

Священник всем предложил помолиться о душе Артура. Когда все приглашенные стали подходить и прощаться, я поднялась и тихонько вышла, чтобы никто меня не заметил. И еще долго стояла на противоположной стороне улицы, чтобы увидеть Артура в последний раз.

Прохожие провожали катафалк взглядами, в которых светилось любопытство, они вытягивали шеи, чтобы ничего не пропустить. Мужчины снимали шляпы, кое-кто из женщин плакал. За спиной я услышала всхлип:

– Жалко, такой молодой и красивый…

– И богатый страсть, говорят.

– Слышала, его одна актерка извела, змея подколодная! – подхватил первый голос.

Я незаметно оглянулась: тупое рябое лицо молодки, подвязанное темным платком.

– Я тоже слышала про энту актриску. Красивая, говорят, змеюка, многих погубила…

– Ведьма она!

В моей роскошной спальне теперь всегда полумрак, окна закрыты тяжелыми шторами, не пропускающими солнечный свет. Запах лекарств. День и ночь около меня дежурит сиделка. Огонь в камине уже не согревает. Так холодно, что не уснуть. Вокруг лишь удручающая пустота и тишина, что давят на меня.

Я окаменела от горя. Артур так долго господствовал в моих мыслях и чувствах, что порой мне кажется, что это я умерла. Он был единственной моей любовью и никого другого я не полюблю.

Часто я представляла тот момент, как его выкинуло из машины. О чем Артур успел подумать в последнюю секунду? Как это могло произойти?

Каждое утро я просыпалась с надеждой, что это лишь кошмарный сон, от которого можно пробудиться. Однако вскоре понимала – Артур мертв. И лишь одно спасение в опиумной настойке, ведь когда память оживает – больно…

Где я нахожусь? Это бал? Или съемки фильма? Пытаюсь вспомнить, но не могу. Это не может быть фильмом? Все так реально, нет ни камер, ни софитов, ни съемочной группы. Вдруг я увидела красивое печальное лицо… Артур? Как я тебя ждала… и тут я обычно просыпаюсь…

Бутылек с опиумной настойкой почти пуст. Сколько я выпила за ночь?

До сих пор жду, забываясь и вздрагивая от каждого стука: это может быть Артур. Однако все бесполезно – он не появится никогда. Его имя, пять букв, я повторяю как заклинание, как молитву…

Вся комната усыпана мертвыми цветами и памятью о том, кто уже в мире теней.

Пытаюсь убить любовь, но тщетно. Каждый день пишу ему письма, но не отправляю. Сегодня у него нет адреса. Пишу на бумаге, мокрой от слез, пишу мысленно. Пишу на запотевшем окне, кровью на зеркальном отражении. Не писать не могу, мне нужно выплеснуть все на бумагу, или я захлебнусь от чувств. Я должна закончить эти строки…

Его смерть открыла мне глаза: мои руки по локоть в крови. Хоть я сама никогда не нажимала на курок, он срабатывал руками других. Ведь тот, кто подписывает смертный приговор, обычно не исполняет его…

Лишь сегодня, потеряв того, кто был дороже жизни, я все поняла. Так поздно…

Разговор с Артуром на балу, был первым шагом к крушению моей жизни. А ведь я могла смирить гордыню и принять то, что не буду первой в его жизни. Зачем я устроила этот кровавый спектакль?

Сижу часами, сгорбившая, обессиленная, ничего меня больше в жизни не трогает. Сегодня я наконец-то вышла из дома и зашла в маленькую церквушку.

Я редко вспоминала о Боге и не помню ни одной молитвы, но сейчас мне хочется чего-то вечного, надежного. Закрыв плотной вуалью лицо, я тихо вошла внутрь.