– Некого впускать, – усмехнулась я. – Некого впускать и некого принимать. Некого понимать и некому верить. Увы.

Вилме кивнула.

– Это заметно. У тебя глаза потухшие, мертвые. А мужик это видит, еще как видит, поверь! А ты попробуй, а? Вдруг получится? Бабий век, – как говорят… Раз – и приехали. Все, конечная остановка.

Мы замолчали. Потом Вилме сказала:

– Мой второй мужчина, конечно, не муж – друг, любовник. Как угодно. Но он много мне дал, поверь! Уверенности прибавил, смелости. Я после смерти мужа была совершенно разбита, жила как во сне. Ничего не хотелось, да что там, жить не хотелось. А он и с мальчишками помогал – в лес, на рыбалку. И материально. И отдыхать мы ездили – все вместе, с ребятами. Это очень важно, когда вместе. Когда понимаешь, что его волнует твоя жизнь. Понимаешь, что ты не одна – даже тогда, когда он возвращался туда, в ту семью, я не чувствовала себя сиротой. Я знала – оттуда он не уйдет. Да и не надо – мы все равно были вместе, ты понимаешь?

Я кивнула.

– Он был женат с ранней молодости – брак одноклассников, ты знаешь, как это бывает. – Вилме замолчала, и я увидела в ее глазах бесконечную грусть. – Но я не мучаю его, не тереблю. Так – значит, так. Пусть лучше так, чем никак.

Я почему-то вздрогнула от этих слов. Такие истории для меня всегда были табу.

– Да, он женат, – повторила Вимле. – Что тут поделать? Я долго мучилась, понимая, что это плохо, отвратительно даже, безнравственно. Но я решила, что буду думать о себе, а не о какой-то там женщине. Тем более – незнакомой. Я ведь тоже намыкалась и настрадалась. В общем, я долго раздумывала и разрешила. Я разрешила себе, понимаешь, быть хоть немножко счастливой и не одинокой! Я простила себя. И слава богу, что я была не одна – у меня были дети. С ними я и встречала праздники – Рождество, дни рождения. Новый год. Я не была одинока – накрывала стол, пекла пироги. Наряжала елку.

А он, мой мужчина, с нами он был тогда, когда мог. И с этим я тоже смирилась. И все-таки я не была одна! Ты понимаешь? У меня был и есть человек, есть мужчина.

– А его… жена? – спросила я. – Ей все известно?

– Да что тебе до нее? – досадливо махнула рукой Вилме. – Живет не тужит! Ездит на курорты, воспитывает внуков. И при положении – жена! Ей, кажется, этого вполне хватает. Что мне думать о ней? Мне, знаешь ли, есть о ком подумать! А жить с вечным чувством вины? Нет, не хочу!

И я извинилась за свою бестактность.

После этого мы наконец улеглись спать. Я очень устала – ничего не делала, а устала. И мне показалось, что моя попутчица тоже. Во всяком случае, она тут же уснула. А я лежала без сна. Поезд мирно постукивал колесами, мимо проплывали скупо освещенные полустанки, и наше купе на минуту вспыхивало мутным молочным светом, снова погружаясь в привычный полумрак.

Я думала о судьбе Вилме, моей случайной попутчицы. О судьбе мамы, которую оставил мой отец. Я думала о своей судьбе, об избитых, банальных, но правильных фразах о том, как короток бабий век и как надо спешить – не успеешь оглянуться – все, конечная станция. И как сказала Вилме – приехали.

В Таллин поезд прибывал рано – около восьми утра. Мы проснулись, и мне показалось, что мы обе смущены вчерашними откровениями. Впрочем, через полчаса мы расстанемся и навсегда забудем друг друга.

Мы выпили кофе, перебрасываясь короткими фразами. Вилме собирала вещи, а я глядела в окно – там, за окном, была совершенно другая страна, так непохожая на мою родину: чистые и ровные, как зеркала, дороги, аккуратные, игрушечные домики под черепичными крышами. Ровные дорожки, посыпанные мелким гравием. Аккуратные, по линеечке, клумбы с цветами – наши палисадники были милыми, уютными, кое-как посаженными и всегда немного растрепанными.

Здесь – а это бросалось в глаза – во всем присутствовали четкость, продуманность, невероятная опрятность и вкус. И было понятно, что за всем этим стояли большой труд и природная педантичность.

Вилме поймала мой взгляд.

– Да, наши – большие аккуратисты. Педанты, чистюли, что говорить. Порядок прежде всего. А если бы ты видела хутора! Вот где красота! Слушай! – она оживилась. – А хочешь, поедем? У моего, – она чуть запнулась, – у моего Урмаса живет на хуторе родня – сестра с семьей. Мы знакомы. Поедем, а? Вот там ты удивишься!

Я неопределенно кивнула.

И Вилме оставила мне свой телефон. А я оставила адрес своего пансионата. Почему-то я была уверена, что мы никогда не увидимся – так, обмен любезностями, не больше. Что такое попутчики в поезде? Разговоры и – все, забыли. Этим и славятся поездные откровения.

Вилме встречал высокий седоватый мужчина. Я поняла, что это и есть ее любовник и друг. Разглядывать его мне было неловко, и я, подхватив чемодан, быстро пошла вдоль перрона.

До пансионата я добралась на такси – это было недалеко и недорого.

Мне сказочно повезло – в комнате я была одна. Правда, администраторша изучающе и хмуро оглядела меня – чего ожидать от этой одинокой москвички, каких неприятностей? И ледяным голосом сурово сказала, чтобы я не расслаблялась – подселить ко мне могут в любое время.

Но я, конечно, расслабилась, как говорится, на всю катушку. Много гуляла, много ела и много спала.

Решила так – неделю спокойного, тепличного отдыха, а уж потом в город. Бродить, шататься, пить кофе с пирожными и кайфовать!

До залива было далековато – минут сорок быстрой ходьбы. Иногда я ходила пешком, иногда ездила на маршрутке. Сидела на прохладном, чистейшем, белоснежном песке, похожим на мелкую манную крупу, и смотрела на море. На море я могла смотреть до бесконечности.

Оно было неласковым – настоящая хмурая Балтика. То светло-серое, то свинцовое, а иногда, в солнечную погоду, и голубоватое. Цвет моря зависел от освещения.

Небо, казалось, сливалось с морем и почти совпадало – по цвету и настроению. Но и это меня не волновало – так же, как и довольно прохладный ветерок, а иногда и мелкий, колючий дождик.

Я укутывалась в теплую кофту, раскрывала зонт и снова любовалась природой.

Когда я замерзала, то заходила в кафе, на втором этаже, окнами на залив. Я садилась у окна, заказывала чай или кофе, иногда – бутерброд или пирожное и снова смотрела на море. И я понимала, чувствовала, что мне становится легче.

Я, удивляясь себе, почти ни о чем не думала и ничего не вспоминала. Даже своим звонила редко – раз-два в неделю. В голове и на душе было пусто, как будто их вычистили, освободили, чтобы наполнить вновь. И это была не гулкая, давящая пустота, а пустота легкая, звенящая, обнадеживающая.

И тогда я почувствовала, что скоро в моей жизни случатся перемены. И эти перемены меня не пугали.

Как-то на завтраке ко мне подошла администратор и сказала, что меня ожидают. Приятный мужчина.

– На стоянке у въезда, – с напором и иронией повторила она.