На девять дней Вера Михайловна и Полина Сергеевна приехали на кладбище. Погода была ненастной, природа злилась — яростно и бессильно, точно насылала на мир проклятия. Казалось, что низкое свинцовое небо опускается на землю, как ядерный гриб. Студеный октябрьский ветер без конца менял направление и стрелял брызгами ледяного дождя. Погода под стать настроению, только в душе у Веры Михайловны уже стихли осенние штормы, наступила зима, а природа еще сопротивлялась предстоящим холодам.

Они стояли у могильного холмика под одним зонтом, который все время выворачивало порывами ветра и который не защищал от колючих ударов небесной воды. Тесно прижавшись друг к другу, старались унять дрожь — то ли от холода, то ли от сознания неизбежности смерти, которая забирает близких и любимых и когда-нибудь заберет их тоже. Они смотрели на покрытую мокрыми венками могилу. Живые цветы после ночных заморозков почернели и пожухли, уродливые венки наводили на мысль о скоротечности печали, о недолговечности человеческой памяти.

— Я… не хочу… чтобы его труд… — с напряжением выдавливая слова, проговорила Вера Михайловна и замолчала.

— Что, Верочка? — спросила, стараясь не клацать зубами, Полина Сергеевна.

— Пойдем! Иначе простудимся, заработаем бронхит.

Пока пробирались между свежих могил, их ботинки облепила темно-желтая кладбищенская глина. Вышли на асфальтированную аллею, по которой неслись потоки воды. Они смывали грязь, и за Верочкой и Полинькой тянулись длинные коричневые разводы.

Вера Михайловна оглянулась и сказала:

— Будто привязывают меня к его могиле.

— Что за мистика, Верочка! Тогда и меня, что ли, привязывают? Не впадай в экзальтацию. Грязь — это всего лишь грязь. Я никогда не понимала тех, кто часто ходит на кладбища, рыдает на могилах. Разве это нужно тому биологическому материалу, что покоится в земле?! Значит, нужно самому рыдающему — живому и здравствующему. Светлая память не гранитный памятник, а сохранение, продолжение дела человека, будь то дети, внуки или научная школа. Ты что-то хотела сказать именно по этому поводу?

— Я хотела бы разобрать, систематизировать архив Игоря. Но жена, то есть вдова, против, отказывается отдавать бумаги. Ее можно понять.

— Можно понять ненависть к живому человеку, но мстить покойнику? Возможно, немного погодя она изменит свое решение.

— Возможно, — согласилась Вера Михайловна. — Это большая, не исключено, что непосильная, задача, требующая очень много времени. У Игоря жуткий почерк, он часто прибегал к сокращениям, писал, как Ферма: «Дальше и так понятно». Понятно было только ему.

Они стояли около автобусной остановки. Под козырьком самой остановки им не хватило места, там прятались от ненастья промокшие печальные женщины, такие же, как они. Автобус приходил с интервалом в сорок минут.

— Ксюша примчалась, — рассказывала Вера Михайловна, — несмотря на то что «по гланды», как она выражается, занята приготовлениями к свадьбе.

— Свадьба, как я предполагаю, должна быть королевской?

— Естественно. Вестминстерский дворец должен захлебнуться от зависти. Ксюша, кажется, не только очистила банковские счета родителей и дядюшки, но и вывернула их карманы. Ты поедешь на свадьбу?

— Вряд ли. Извини, Верочка! Эти царские утехи мне уже не по силам. Прозвучало так, — усмехнулась Полина Сергеевна, — будто прежде я постоянно бывала на подобных мероприятиях и мне они были по силам! Еще раз извини! Я иногда думаю, может, нужно было свести Арсения и Ксюшу?

— С ума сошла? Зачем тебе эта чума?

— Легка на помине.

К остановке подлетела иномарка, лихо развернулась и остановилась перед Верой Михайловной и Полиной Сергеевной. Из машины выскочила Ксюша.

— Я опоздала? Здравствуйте, Полина Сергеевна! Вы хоть и мокрая, как курица, а все равно английские леди отдыхают. Какие наши планы?

— Ксюша, — проговорила Вера Михайловна с интонацией, которую подруга никогда у нее раньше не слышала: смесь назидательности и материнской гордости, — на кладбище опоздать нельзя.

— Я и не тороплюсь. Но типа попа с кадилом привезти, панихиду отгрохать?

«У нее все тоже «типа», как у Сеньки», — отметила Полина Сергеевна.

Женщины на остановке возмущенно зашуршали.

— Обойдемся без кадила, — сложила зонтик Вера Михайловна. — Отвези нас домой.

«Девочка, — согреваясь в теплом автомобиле, подумала Полина Сергеевна, — какие ангелы тебя занесли к нам в референтуру?» Представлять в роли ангела, заботящегося о судьбе Веры Михайловны, Ксюшиного дядюшку-депутата было смешно и нелепо. Но ведь вышло именно так. Последствия людских поступков непредсказуемы. Желая сотворить добро, можно посеять зло. А чье-то кумовство может обернуться благом для совершенно незнакомого человека.

— Виделась я с дочками Игоря Петровича, — отчиталась Ксюша. — Нормальные девахи, ботаники, конечно. Консерватория, Первый концерт Чайковского… То есть детский сад, средняя группа. Они, ясен пень, понимают, что папин архив только Вера Михайловна может разобрать. Но их мама! Тра-ля-ля тополя. Тоже мне, три скорбных тополя на Плющихе! Я им мозги вправила, на свадьбу свою пригласила. И между делом ввернула: мол, не исключено, что я как бы типа внебрачный ребенок Веры Михайловны и Игоря Петровича.

— Что-о-о?! — хором воскликнули Вера Михайловна и Полина Сергеевна.

Посмотрели друг на друга и улыбнулись. Во времена их общей службы в референтуре, не сговариваясь, в моменты негодования или удивления они разом вопрошали: «Что-о-о?» И это действовало на возмутителя спокойствия как холодный душ. Но Ксюша была не из тонкокожих.

— А что? — дернула она плечом. — По-моему, зашибись как клево! У Эндрю и его мамашки мозги вынесет. У меня, значит, есть мама, крестная… Ой, крестная — это отдельная тема! Предки меня ведь родили в общежитии. Крестная моя всю жизнь трудилась путевой обходчицей, в мороз и слякоть вкалывала, поэтому она изрядно поддает. Перепила моего будущего свекра. Он спустил на нее запасы какого-то элитного скотча. Я ночью спускаюсь в каминный зал, а они — в хлам! Крестная учит сэра Дэниела похабным русским частушкам. Свекровь, леди Мери, сидит стеклянная, тронь — разобьется. Тоже набралась под завязку, хоть и не пела. Ревновала, клянусь, вот и сидела, надиралась за компанию. Правильно ревновала, что моей крестной лорд, если за ней путейцы, как цыплята, бегали. Тут, правда, я немного перестаралась. Я хотела честно леди Мери насчет крестной предупредить и, как могла, перевела на английский «конь с яйцами»…

С заднего сиденья послышался неодобрительный ропот.

— А что? — снова пожала плечами Ксюша. — Так все крестную называют. Вы дальше слушайте, умора. Леди Мери решила, что крестная — типа ангела, покладистая, нежная, воздушная. Вроде тихой лошадки, которая яйца перевозит и ни одного не разобьет. Не, говорю, совсем напротив, это не те яйца и не смирная лошадка, а такой конь, что будь здоров. У леди Мери глаза на лоб выкатились, она потом их с трудом на место вернула и черт-те чего надумала. То есть подумала, что моя крестная — гермафродит. Крестная заявилась нарядная — как же, за границу к английской королеве собралась, знай наших, лицом в грязь не ударим. В общем, вырядилась, как сбрендившая африканка — с головы до пят в пестрых шелках и блестках — «в чешуе, как жар, горя». На нее в аэропорту народ сбегался смотреть, футболистам не снилось. Леди Мери онемела, когда крестную ей представили, а потом проблеяла: «Как жаль, что вам нельзя носить брюк». Я крестной перевела: «Хвалит твое платье».