В следующем после своей реально полученной премии году Фибигер, дожив всего до 60 лет умер, а затем началось… Множество работ 1935–1952 годов убедительно показали, что Фибигера подвела самоуверенность в правоте – и плохое знание гистологии. Оказалось, что в данном случае возникало или одно, или другое. Нематода действительно вызывает опухоль, но – доброкачественную неоплазию. У мышек действительно был рак, но совсем по другой причине: если мышей и крыс кормить исключительно тараканами и нематодами, то они, конечно, не умрут от голода, и получат свои белки, жиры и углеводы – но будут страдать от недостатка витамина А, а это в данном случае вызывает рак. Такая вот научная трагедия (и, кстати, повод еще раз задуматься о том, что организму нужны не только жиры, белки и углеводы, и правильное питание – это не только нужное количество калорий).

Эрлинг Норрбю, профессор Каролинского института в Стокгольме (того самого, который присуждает Нобелевские премии) и постоянный секретарь Королевской Шведской академии назвал случай с Фибигером самой большой ошибкой Нобелевского комитета.

И тем не менее совсем незаслуженной премией назвать, конечно, нельзя. Потому что черви действительно вызывают рак. Не Spiroptera, конечно, но, по последним данным, например, Schistosoma haematobium или Opisthorchis viverrini вполне могут вызвать рак у человека.

Герой номер два. От птицы к птице и полвека ожидания

Как в свое время отметил Виталий Гинзбург, для того чтобы получить Нобелевскую премию, нужно не только быть великим ученым, нужно еще и жить достаточно долго. Наш герой номер два – яркое подтверждение слов российского лауреата. Мало того, что он очень долго был человеком, получившим премию в самом преклонном возрасте, но и промежуток между первой работой о его открытии и самой премией до сих пор остается самым большим в истории.

Как пишут биографы Фрэнсиса Пейтона Роуса, «не существует никаких свидетельств никакой научной деятельности никого из предков» нашего героя, по крайней мере, с начала 1800-х годов: его прадед приехал в США в начале XIX века из графства Суффолк, отец Роуса торговал зерном и взял себе в жены Фрэнсис Андерсон Вуд из Виргинии.

Тем не менее нашелся тот, кто привел молодого человека в науку. Он жил на другом континенте, в стране, куда через много-много лет приведут самого Фрэнсиса его открытия, и вообще давно уже умер. Звали этого человека Карл Линней.

Вот что рассказал сам Роус во время вручения ему Нобелевской премии: «Мальчиком я часто бродил по лесам и полям близ моего дома в городе Балтимор в Мэриленде и таким образом полюбил полевые цветы, хотя ничего о них не знал, кроме того, что многие из них были прекрасны и все были интересны. Денег в нашей семье было мало, но однажды мне удалось купить за несколько пенни [заметили британскую оговорку? – прим. авт. ] потрепанную, потертую книгу о полевых цветах, которая была напечатана в соседнем городе Филадельфии аж в 1834 году. Это был учебник ботаники для девушек, обучавшихся в «пансионах для благородных девиц» – слово «пансион» в данном случае означало, что это было все формальное образование, которое когда-либо получат эти преуспевающие девушки.

Что же содержала эта потрепанная книга? Списки цветковых растений нашего региона, составленные в соответствии с биномиальной системой Линнея, системой, которую мне было легко понять! Тотчас же я начал искать как можно больше перечисленных в книге полевых цветов и к восемнадцати годам натолкнулся на такое их количество, что, хотя все еще ничего не знал ни о самом Линнее, ни о его «Цветковом календаре», я как раз перед весной написал статью «Полевые цветы месяца», в которой говорилось об анемонах, земляничном дереве и других подобных цветах, рискнул отправить ее в The Baltimore Sun, главную газету города, и был в восторге от того, что статью не только напечатали, но и заплатили за нее. Конечно, с тех пор я с радостью писал по статье за каждый месяц, пока осень не заморозила последние лепестки; но на следующий год такой фокус повторить было нельзя. Моя карьера журналиста закончилась, но только не моя любовь к полевым цветам! Я все еще дорожу потрепанной книгой 1834 года, переполненной моими записями о них».

Желание знать все больше позволило юноше добиться стипендии на обучение от Университета Джонса Хопкинса, бакалавриат которого он окончил в 1900 году и поступил в Медицинскую школу. Через год карьера и жизнь молодого человека могла закончиться: он заболел туберкулезом и поехал лечиться на юг, в Техас, к дяде, а параллельно поработать ковбоем – в настоящем смысле этого слова. Судя по всему, именно этот эпизод навсегда избавил Роуса от снобизма ученого и просто «человека с высшим образованием» – оказалось, что простые пастухи по своему благородству и душевным качествам ничуть не хуже университетских профессоров, а подчас намного лучше.

Забавно, что и долгий, самый долгий в истории путь к Нобелевской премии тоже начался с фермерского хозяйства. В 1909 году, когда Роус был уже молодым специалистом, даже с европейской стажировкой, один из фермеров показал ему… курицу. Но не просто курицу, а курицу породы плимутрок с опухолью в области грудины. Проведя гистологическое изучение, Роус выявил у животного веретеноклеточную саркому – злокачественную опухоль, образованную соединительной тканью и типичными для сарком перерожденными клетками в виде веретена. Исследователь измельчил опухолевую ткань, получил бесклеточные экстракты в солевом растворе и ввел их другим курам этой же породы. У одной из них также развилась саркома. Многочисленные опыты показали, что таким образом можно заразить раком не одно поколение кур. В 1910 году появилась первая статья Роуса о «трансмиссивных новообразованиях». В 1911 году вышла еще одна, а поскольку заболевание передавалось экстрактом, проходящим через фильтр, логичным было предположить, что оно вызывается вирусами.

Давайте же сделаем лирическое отступление и расскажем, как человечество познакомилось с вирусами.

Началось все с неудачи. Великий Пастер, открывший множество микробов и создавший вакцину от бешенства, так и не сумел открыть его возбудителя, сколько ни смотрел в микроскоп. Впрочем, он не отказался от инфекционной теории бешенства, просто решил, что патоген в данном случае слишком мал, чтобы увидеть его в микроскоп. И был прав!

В 1884 году его коллега, Шарль Шамберлан, сумел создать фильтр с мельчайшими порами, которые отсеивали все бактерии. Этим фильтром воспользовался наш соотечественник Дмитрий Ивановский, когда начал изучать болезнь растений – табачную мозаику. В 1892 году Ивановский показал: даже перетертые листья больного табака, пропущенные через фильтр Шамберлана, все равно заражают здоровые растения.

Сам Ивановский решил, что инфекция – бактериальный токсин, существующий сам по себе. Токсин – значит яд. «Яд» на латыни – virus. Ивановский даже увидел некие «кристаллы» (кристаллы Ивановского) в оптический микроскоп, и теперь мы знаем, что это скопления вирусов в клетке. Пришлось ждать еще шесть лет, пока голландец Мартин Бейеринк сумел-таки открыть вирус. Тот самый знаменитый вирус табачной мозаики, на котором устройство вирусов показывали еще в советских школьных учебниках.

Так что же Роус? Его открытие практически не заметили. Только в 1930-х годах гипотеза была подтверждена, в 1940-е годы вирусы саркомы Роуса (сейчас это заболевание называется именно так) увидели в электронный микроскоп… Медленно, очень медленно открытие пробивало себе дорогу. Несмотря на то, что самого Роуса номинировали на премию с 1926 года, и на 1951 год этих номинаций было уже 17 (внесение номинаций по физиологии или медицине в базу нобелевского комитета запаздывает из-за огромного объема данных), премии ему пришлось ждать 56 лет со дня первой публикации. Это, кажется, абсолютный рекорд… «Второе место» Эрнста Руски на год меньше – от демонстрационной модели первого электронного микроскопа до Нобелевской премии прошло 55 лет.