Кречет поморщился:

– Старохатская?.. До чего же гнусная харя. Терпеть немогу. Нет-нет, только посмейте!.. Она из настоящих... Не чета темполуреволюционерам, бегунам на малые дистанции... Да ладно, знаете о ком я...Те увидели улучшение для себя лично, мол, можно свободно ездить по заграницам иденьгу получать непосредственно из рук в руки, а не через сито в рукахгосударства, и успокоились. А эта как танк прет дальше... С десятокСтарохатских разрушили бы любое государство, но, к счастью, она одна... Но еенадо беречь, это национальное достояние. Она как никто улавливает малейшеенеблагополучие, сразу поднимает визг, будто наступили на ее поросячий хвост...Если ее убрать, народ сразу оглохнет и ослепнет, и, хуже всего, даже не заметитсвоего калечества. Не-е-е-ет, враг она мне ли нет – это дело десятое. Странеона не враг, а это главное.

– Она вас ненавидит, – заметил Коломиецсочувствующе.

Кречет недовольно дернул бровью:

– Я ее тоже. Но она дерется за страну, а Цирюльник,которого вы пропихиваете как надежного человека, в самом деле и ручку поцелует,и в зад лизнет, но страну разорит, как две Мамаевых орды.

Он откинулся, давая ловким рукам убрать грязную посуду.Взамен как по-волшебству появились графины с соками, стакан морковного сока дляКоломийца – его вкусы знали, а на Кречета посматривали с почтительным страхом.

– Ничего, – буркнул Кречет. Мазнул взглядом по ихвытянувшимся лицам, пояснил: – Кофе попью у себя... А что вы, ВикторАлександрович?

– Если сорт не сменился...

– Мокко, – подтвердил Кречет. – Такой женастоящий, как я – генерал. О президенте не говорю, но в генеральстве моем несомневаетесь?

Я встал, с грохотом отодвинув стул:

– Так чего сидим?.. Надо работать. Мы знаем, ради чего.

Только Кречет уловил мой намек, кивнул, глаза потемнели:

– Узнают и другие. Но не сегодня.

* * *

Когда мы возвращались, нестройной такой толпой, словноцыгане после сытного обеда, еще больше усталые и разнеженные, я ощутил что менядогоняет беседующий с Коломийцем Коган. Я ощутил на себе взгляд его черных, какспелые маслины, глаз. Очень внимательный взгляд. Я повел бровью, он тут жесказал задумчиво:

– Футуролог, как интересно... Нет, в самом деле какинтересно! А как вовремя! У меня труба протекает в ванной. Да и в туалетечто-то капает...

Я пожал плечами:

– Почему нет?

Он обрадовался:

– Беретесь?

– Почему нет? – повторил я. – Семьсотдолларов в час.

У него отвисла челюсть:

– Сикоко-сикоко?

– Нормальная ставка среднего футуролога, – поясниля. – Но я не средний, меня во всем мире признают если не лучшим, то хотябы в первой тройке. Это я по минимуму, принимая во внимания состояния голодноесостояние страны... Правда, она голодная может быть и потому, что у нее такойсытый министр финансов.

Коган подпрыгнул, дико огляделся:

– Вы слышали? Все слышали этот поклеп?.. Это я сытый?Это я толстый? Жирный, да?.. Господин президент, он меня кабаном обозвал, аправоверные евреи свиней не едят!

Кречет отмахнулся:

– Какой из вас правоверный, Сруль Израилевич, мы всезнаем... Кто голым в кабаке «Три поросенка» плясал на пасху?.. Не вы?..Странно, кто же мог тогда...

В кабинете рассаживались шумно, бесстрашно двигали стульями,сгруживались по интересам, даже разговаривали. Коган плюхнулся в кресло сытый,лоб взопрел, но лицо было кислое:

– Почему не скажут, что от нас требуют почтиневозможного? Внешний долг России до перестройки был всего одиннадцатьмиллиардов долларов. Пришел к власти Горбачев, за ничтожно короткий срокправления набрал... еще сто миллиардов! Но где эти деньги? Их надо отдаватьЗападу. Народ не понимает, почему мы должны так много, почему не отдаем... Я –министр финансов, но я этих денег и в глаза не видел!

Глаза Кречета зло сузились:

– Не знаете, где они?

Коган отшатнулся:

– Да кто не знает? По крайней мере те, кто вхож в этидвери, знают все... Но этот мешок с деньгами... простите, вагон... даже эшелонзолота, им отдали за то, что они уступили взамен власть... поменяв ее на властьбанкиров, финансовых магнатов... Эти несколько человек и есть самые богатыелюди на свете, а не Билл Гейтс, заработавший свои восемнадцать миллиардовчестно на разработке компьютеров, или султан Брунея, получивший в наследство...Конечно, эти люди загнали нашу страну в глубокую... простите, это вы военный,но здесь есть и культурные люди, не решусь, не решусь... Но уж лучше былоотдать им эти жалкие сто миллиардов, и пусть теперь шикуют, чем мы жили бы идоныне при Советской власти...

Марина внесла кипящий кофейник, хорошо знала привычкиКречета, расставила чашки, а к Кречету обратилась так просто, как, вероятно,обращалась все пятнадцать лет, когда ему было очень далеко до этого кресла:

– Платон Тарасович, к вам просится на приемКленовичичевский.

Кречет переспросил:

– Это правозащитник? Впрочем, с такой фамилией второговстретить...

Краснохарев задвигался, сказал густо, проявляяосведомленность:

– Главным правозащитником был избран Петров. Егопредложил сам президент, а Госдума после тщательного обсуждения утвердила егокандидатуру...

Я видел, что Кречет не поверил своим ушам:

– Президент?.. Госдума?

– Ну да, – подтвердил Краснохарев судовольствием. – Все по закону. Все процедурные вопросы соблюдены вточности.

Кречет проглотил какое-то выразительное слово, что вертелосьна языке и едва-едва не сорвалось, но, похоже, не один я поработал литейщиком:судя по лицам министров, все поняли, даже договорили про себя недостающие словоэтого заклинания, так облегчающего душу и, как говорят психоаналитики,снимающие стресс.

– Здорово, – выдохнул он наконец после длинной,хоть и немой фразы, что как колокол звучала в наших ушах, потому чтопроизносилась хором, – а митинги протеста против своего режима не самоправительство организовывает?.. Жаль.

– А то бы организовали? – спросил Коган.

– Конечно, – заверил Кречет. – Ломать – нестроить. И удовольствия больше. Марина, зови... нет, проси его прямо в нам. Да,прямо на заседание. Мы чуть прервемся, а то мозги уже скрипят, пусть отдохнут,а мы пока поговорим с правозащитником. А того, назначенного, не пускать! Это жеанекдот, если правительство само пишет текст на лозунгах оппозиции илиуказывает, за что его критиковать!

Марина заколебалась:

– А может, все-таки в шею? Вам работать надо.