– Послушай меня! – закричала София. – Ты должен сконцентрироваться! Сосредоточиться на воспоминаниях.

Слышал ли он ее? Этого София не знала. Но продолжала:

– Ты должен оставаться с Агиларом.

Имя привлекло внимание Кэла, он посмотрел вниз, заморгал, стараясь сфокусироваться, но своего безумного пения не прервал. Только это было не безумие, а отчаянная попытка сохранить здравый ум.

София внимательно изучала этого человека. Она честно призналась ему, что знает о нем все. Висевший у нее над головой и яростно сопротивлявшийся мужчина до боли напоминал ей мальчика на старом поляроидном снимке.

«Как там у Шекспира? – в смятении подумала София. – „Из жалости я должен быть жесток“».

Она должна достучаться до него. Он должен ее услышать и делать все так, как она скажет, иначе он станет одним из тех многих, кто был здесь до него, – живым трупом с расстроенным мозгом, навечно застрявшим между прошлым и настоящим.

Она не должна этого допустить.

Только не с Кэлом.

София повторила громко и настойчиво:

– Кэл… ты должен оставаться с Агиларом.

Менее всего на свете он хотел слышать эти слова. Но София могла поклясться, что он ее услышал.

И затем ушел… в «Анимус».

В подземелье было жарко и душно. В воздухе висела пыль, смешанная с запахом пота, крови, мочи и фекалий. Кроме Агилара, Марии и Бенедикто, здесь находились еще с десяток узников. Несколько часов назад их было больше. Пришли охранники, вывели несколько человек и закрыли железную дверь. Разумеется, никто из них назад не вернулся.

Агилар знал, в чем вина ассасинов. Но его не интересовало, чем остальные бедолаги заслужили такую же судьбу, что ждала их. Кто-то тихо плакал, кто-то душераздирающе рыдал, моля о пощаде. Лица других оставались безучастными, словно они пребывали в неведении о своем скором будущем.

Все были измучены, сидели, привалившись спиной к холодной каменной стене, прикованные к ней цепями. От кандалов на руках цепи тянулись к кольцам, прикрепленным на высоте в несколько футов над головой. Движения были ограниченны, возможны лишь в небольших пределах, но особых страданий это крайне неудобное положение не причиняло.

Ассасинов последними бросили в это подземелье несколько дней назад. Из братства их осталось только трое, все прочие были убиты при попытке освободить принца Ахмеда.

Мария и Агилар сидели рядом, но эта близость не радовала их. Агилар был зол на себя. Они с Марией почти спасли мальчика. Но Охеда вытащил Агилара с принцем из пропасти с помощью его же собственной веревки. И ему осталось только наблюдать, как наследник вновь попал в руки врагов.

Но хуже всего было то, что и Марии не удалось ускользнуть от тамплиеров. Он давно принял свою судьбу. В тот самый день, когда от рук жестокого Охеды погибли его родители; и он вступил в братство, чтобы отомстить за их смерть.

Если бы только Мария могла спастись.

Они молчали уже несколько часов. Мария смотрела куда-то в пустоту прямо перед собой. И вдруг она заговорила:

– Скоро они начнут наступление на Гранаду.

– Султан Мухаммед слаб, – ответил Агилар.

Во рту у него пересохло, как высыхает и трескается от жары земля без дождей, и потому голос прозвучал резко и скрипуче. Тамплиеры, проповедующие сострадание, справедливо рассудили, что узников все равно ожидает скорая смерть, – зачем мертвому вода?

– Он предаст Кредо и обменяет Яблоко на жизнь наследника. Он любит сына.

Мария повернулась к нему лицом, цепи тихо звякнули. Она смотрела на него с горячностью, которая была ее отличительной чертой.

– Любовь делает нас слабыми, – сказала она чуть дрогнувшим голосом.

Агилар не мог оторвать от нее глаз. Так было всегда, с той самой минуты, когда он впервые увидел ее. Агилар, насколько позволяли цепи, придвинулся к ней, не обращая внимания на боль в своем избитом теле. Ему столько хотелось сказать ей. Но по большому счету эти слова были не нужны. Она все понимала, и он тоже.

Совсем иное сорвалось с его губ. Только это было важно сейчас. И Мария знала об этом. Тамплиеры лишили их всего. Осталось только одно, что нельзя было отнять, что б ни сделали с их телами.

Она тут же подхватила, в полном единстве с ним, как всегда было и будет до самого конца. В унисон они повторяли слова клятвы, которую давали братству при посвящении – хотя порознь и в разное время.

«Я с радостью пожертвую собой и теми, кто мне дорог, ради того, чтобы Кредо жило вечно».

Глаза Марии были широко раскрыты, он видел, несмотря на тусклый свет, попадавший в подземелье сквозь отверстия наверху, как пульсирует жилка у нее на шее. Сердце Агилара учащенно забилось, откликаясь на страсть в ее глазах, с этой страстью Мария проживала каждую минуту своей жизни, и сейчас она была сильна как никогда.

Агилар потянулся к ней в последний раз. И Мария потянулась к нему. Но похоже, и здесь тамплиеры проявили свое извечное немилосердие. Цепи оказались слишком короткими и лишили Марию и Агилара последнего поцелуя перед костром инквизиции.

Они услышали, как открылась железная дверь, раздался топот. Люди в красных одеждах сняли замки с цепей. Скоро всему конец.

Цепи опутывали их шею, запястья, щиколотки. Их заставили подняться. Агилар стиснул зубы, все тело сильно болело от долгого неподвижного сидения. Агилар и Мария стояли бок о бок и смотрели на дверь.

– Я умру сегодня, – сказала она голосом напряженным, но твердым, – но ты не плачь обо мне.

Он не будет плакать. Простые слезы не та награда, которую заслуживает эта потрясающая женщина. Собственной кровью он готов оплакивать ее.

Они шли наверх по наклонному коридору к солнечному свету, туда, где было жарко и пыльно. Шли на карнавал безумия.

Под безжалостными лучами солнца с них сняли капюшоны, лишая покрова таинственности и обезличенности. Стали видны тугие косы, оплетавшие голову Марии. Черные капюшоны были только на головах двух палачей, крепких и плечистых, которые шли по обеим сторонам от них.

Кэл заморгал. Он видел одновременно толпу вокруг и ассистентов в лаборатории. И лицо ангела – бледный овал, – одновременно отчужденное и обеспокоенное. И на это раздвоенное ви́дение короткой и яркой вспышкой наложилось воспоминание: он сидит на полу тюремной камеры и как одержимый рисует, рисует углем портрет – широкоплечего человека в черном капюшоне…

– Оставайся с Агиларом, Кэл, – донесся голос ангела, и Кэл провалился туда, где были боль и жара.

Впереди заключенных шла группа священников, одетых в белые ризы, на головах митры, в руках посохи. Взмахами рук они посылали благословения в толпу, та отвечала им радостными криками, которые постепенно нарастали, пока не превратились в оглушительный рев. Этот рев поддерживал грохот барабанов. Какофония обрушилась на головы ассасинов, сбивая с толку.