помощь позволила ему подготовить документы для ухода из ЦРУ. Ему нужно было сделать так, чтобы все следы из Кембриджа указывали на Оксфорд – то есть на Мишель, – а не на Шотландию и его реальную семью. Но Уилл считал, что тот молодой человек сообщил другим оперативникам о его перемещениях – ведь он с легкостью мог узнать о его регистрации в кембриджской компании. После этого было бы безумием связываться с кем-то еще, поскольку означало бы подвергнуть людей серьезной опасности.

После ухода из кембриджской компании он старался «затеряться» и порвать все связи с теми, кто ему дорог, – особенно с нами. Сделать это было очень трудно, поскольку у него не осталось доступа к возможностям своего истинного работодателя, то есть ЦРУ. Ему пришлось воспользоваться услугами «нежелательных» личностей и «совершить ряд сомнительных поступков», о которых он сожалел. «Но все это только потому, что я серьезно опасаюсь за вашу безопасность. Сейчас, когда должен родиться ребенок, просто не могу пойти на такой риск и оставить это дело незавершенным».

Я задрожала от ужаса и быстро дочитала письмо. Если Уилл опасается за нас, значит, нам грозит серьезная опасность. Он всегда был твердо уверен, что может нас защитить и обеспечить нашу безопасность. Сейчас же его уверенность пошатнулась, и меня это напугало. Вроде бы Уилл не писал о деньгах, но мне было совершенно ясно, что ему нужно и почему он пишет так подробно.

«Мэри, мне нужно, чтобы ты кое-что сделала для меня. Я знаю, это идет вразрез со всем, что ты говорила, и может тебя сильно огорчить. Возможно, это даже на какое-то время испортит твои отношения с семьей. Ты должна знать, что я говорю тебе все это по одной лишь причине. Я оказался в отчаянном и совершенно безвыходном положении. Мне нужно занять 5000 фунтов, и я не могу даже сказать, когда верну эту сумму».

К пятнице ему нужно было 3000, на следующей неделе 2000. Если я подтвержу, что это возможно, он «даст инструкции, что делать дальше», приедет домой и останется до четверга.

Сердце мое упало. Я знала, что никак не смогу собрать такую сумму.

Уилл объяснил свой план на будущее: найти любую работу, в идеале в Эдинбурге или поблизости, а затем начать восстанавливать все потерянное – и в финансовом, и в личном отношении. Он уговорит кредиторов подождать, а потом будет постепенно расплачиваться с ними, когда найдет работу. Он безумно хочет быть рядом в первые месяцы жизни нашего сына, восстановить отношения с дочерьми – и, конечно же, с женой. Другой жизни он для себя не мыслит. Альтернативы нет. Он не может сказать, что произойдет, если я ему не помогу. В прошлом он всегда пытался уменьшить риски, связанные с его работой, но более это невозможно. «Никогда прежде я не попадал в такое отчаянное положение», – писал он.

Уилл по-прежнему твердил, что я ни при каких обстоятельствах не должна никому рассказывать о том, что происходит. Никто не должен об этом узнать, как бы тяжело мне ни было. Особо он подчеркивал, что я не должна обсуждать эту ситуацию со своей семьей: «Они никогда не должны узнать об этом, Мэри! Никогда!» Он понимал, что мне придется лгать, чтобы достать деньги. Его мучило чувство вины, но другого выхода не было. Он готов был пойти на единственную уступку: когда все закончится и я захочу узнать про его «инструкции», он расскажет мне, но я, разумеется, не должна буду ни с кем этим делиться. Он обещал, что никого не подвергнет риску.

Уилл писал, что несколько часов набирался смелости, чтобы отправить это письмо, но ему ничего другого не осталось. У него больше нет выбора. Ему жаль, что наш первый контакт за два месяца оказался именно таким. Он не хотел тревожить меня перед рождением нашего сына.

Но, несмотря на все завуалированные угрозы, содержащиеся в письме, я ничего не могла сделать. Хотя он обещал вернуться, если я сумею раздобыть денег, я не верила, что так будет. И знала, что мне нечего продать и негде достать необходимую сумму. Я не собиралась лгать своим родным и втягивать их в долги. Это мои проблемы. Они не должны попасть в такую же ситуацию, как и я. Это была крайняя черта. Пора остановиться. Довольно. Я была просто разбита – и виной тому был мой муж и отец моих детей. У меня ничего не осталось, я ничего не могла ему дать. Я рыдала, поняв, что все кончено.

Немного успокоившись, я ответила Уиллу:

Любовь моя!

Я совершенно не знаю, что делать… Я не могу больше занимать деньги у своих родственников… они мне просто не дадут. Нил и Изабель уже потратили все свои доступные деньги. Не думаю, что они займут мне хоть что-то, даже если я буду умолять их. Я не вернула Нилу 2000 фунтов, занятые в Рождество. Уилл, не представляю, где взять деньги. Я совершенно разбита. Пыталась взять кредит, чтобы хоть как-то выжить!

Я не знаю, что делать. Правда, не знаю. И точно не в состоянии собрать такую огромную сумму. Мне нечего продать. А как я могу просить такие деньги у кого-то другого?

Господи, Уилл, ты же точно знаешь, что мне негде взять деньги!

Уилл ответил тем же вечером. Он снова просил, чтобы я что-то придумала: «Могу лишь сказать, что, если есть хоть какой-то, пусть даже самый фантастический, способ раздобыть деньги, то сейчас пришло для этого время… Сейчас самый критический момент».

Он умолял меня о помощи, хотя ему это было нелегко. Уилл признавался, что был плохим мужем, писал, как сожалеет об этом.

Я была в отчаянии, но сделать ничего не могла. Ничего. Я понимала, что подвела его, чувствовала, что все кончено. Но в глубине души знала, что иначе закончиться это и не могло. Но также испытывала облегчение оттого, что мне нечего было ему дать.

13. Начало подготовки

Апрель 2005

После второго умоляющего письма Уилла я повторила, что ничего не могу сделать. Больше он мне не писал, и я боялась за его жизнь. Целыми днями писала ему, чтобы узнать, жив ли он. Ответы получала скромные, писал, что теперь ему приходится постоянно быть в пути. Он понял, что я не могу ему помочь, и простил меня. Ни при каких обстоятельствах не рассказал бы мне об этом, если бы не желание разобраться со всем и