— Извините, — шмыгнула носом Маша. — Извините, что я такая, мне очень сты…

— А теперь по существу, пожалуйста, — мягко прервал её шеф.

— А если по существу, то мать опять мною недовольна. И мне стыдно за каждый свой шаг.

— Мать недовольна, а стыдно тебе? Бедная девочка. Ты тут совсем ни при чём. Стыдиться должна твоя вечно недовольная мамаша.

— За что?

— За то, что не может сдерживать своё недовольство и выплёскивает его на голову ни в чём не повинному человеку.

Даниил Юрьевич погладил по голове «ни в чём не повинного человека». В голове от поглаживания немного прояснилось.

— Но понять эту женщину можно, — продолжал шеф. — Самые большие глупости люди говорят, когда хотят услышать голос дорогого им существа, но не знают, что ему сказать. Одни начинают задавать вопросы, которые задавали уже сотню раз, другие — дают советы, третьи — они, может быть, поступают честнее прочих, но от этого утомляют ничуть не меньше — говорят собеседнику, как он им дорог. А четвёртые не могут простить ближнему того, что он так много для них значит. И злятся на него за это. И эту злость выражают в словах. Видимо, твоя мать — из четвёртой категории.

— Жаль, что люди не умеют чирикать, как птицы. Чирик-чирик-чирик. Они услышали голос друг друга, но не произнесли ничего необратимого, — сказала Маша.

— Откуда ты знаешь, что чирикают друг другу птицы? И не утомляет ли их этот бесконечный «чирик-чирик», как тебя утомляет вопрос «почему ты опять не такая, какой я тебя придумала?»

Маша посмотрела на Даниила Юрьевича. А ведь она его тоже немножко придумала. Вообразила этакого холодного, далёкого от простых человеческих чувств небожителя. А у него волосы чуть растрепаны, в них пробивается седина. И один седой волос упал на плечо, а шеф не замечает.

Не задумываясь о последствиях, Маша протянула руку и стряхнула этот волос. Окаменела. Но ничего не произошло. Падение волоска на цементный пол не поколебало мировых устоев.

— Иногда у меня возникает такое ощущение: «За что мне столько хорошего?» И мне стыдно и неловко это хорошее принимать. А сейчас не так. Мне очень хорошо и совсем не стыдно за это. Почему так? — спросила Маша и в последний раз высморкалась в скомканный носовой платок.

— Своим «зачем мне столько» ты просто в вежливой форме даёшь миру понять, что тебе не требуется конкретно это «хорошее». Что само по себе оно хорошее, но ты без него прекрасно переживёшь. А то, что происходит сейчас, — это то самое «хорошее», которое тебе нужно. Ты его хотела — ты его получила.

— А как можно сразу понять, моё это или не моё? Я этого хочу, потому что оно мне необходимо или потому, что я где-то ошиблась, к кому-то прислушалась, ну и так далее?

— Откажись от этого. Если оно не твоё, сначала будет больно. Недолго. Но будет. Чувство потери, уплывающей из рук выгоды, картины несчастливой жизни без этого предмета, явления или человека будут преследовать тебя. А потом станет легко. Ты увидишь, что с глаз твоих спала пелена. Ты раньше была слепа и тыкалась носом в глухую стену, думая, что это дверь. Почему ты так думала, кто тебя ослепил — в этот момент будет неважно. Умиротворение, радость, покой, которые придут к тебе, будут наградой за то, что ты отказалась от не своего.

— А если я откажусь, а это как раз было моё?

— А вот тут ты не испытаешь мгновенной боли. Поначалу вообще ничего не почувствуешь. То, что мы называем сейчас словом «твоё», не способно причинить тебе горе, даже если ты от него откажешься. Ну, отказалась, значит, на этом этапе не поняла, не смогла, не потянула. Но ты встретишь его снова. Может быть, уже будет упущено что-то. Но может быть, за это время ты чему-то научишься. И в какой-то момент опять окажешься перед выбором. Если на этот раз не откажешься, никакого счастья, мгновенного понимания всего на свете и прочих приятных вещей не случится. Почти ничего не изменится. Ты и то, что тебе предназначено, воссоединились. Всё идёт правильно. Зачем устраивать эмоциональные и прочие фейерверки?

— Но тогда…

— Ты хочешь спросить — но тогда зачем оно нужно, это самое «моё»? Нужно. Ты этого не почувствуешь сразу и, может быть, увидишь только издали, через много-много лет. Но жизнь твоя станет лучше, ярче. Каждый маленький лоскуток, каждый камешек в панно, именуемом жизнью, изменится к лучшему. Это так трудно заметить и почувствовать. Но это и не нужно замечать, просто иди дальше.

Шеф отступил немного назад, и Маша поняла, что разговор окончен.

И вот Даниил Юрьевич уже неторопливо шагает «главной улице» по направлению к выходу со склада, Маша спешит за ним, не поспевает, но знает, что опоздать невозможно. Она выходит на лестницу, слёзы уже высохли, тишина, которая окружала её в подвале, там, в подвале, и осталась, дом наполнен шорохами, голосами, скрипами, запахами, красками, цветом и фактурой. «Каждое мгновение жизни — это и есть жизнь», — думает Маша. По лестнице сбегает Константин Петрович с какими-то документами в руке, кидается наперерез шефу, но вдруг видит Машу, и глаза его улыбаются.

С утра в Тринадцатой редакции с нетерпением ждали Лёву. Как назло, он ездил на переговоры, потом встречался с кем-то из журналистов, — но едва Разведчик вошел в приёмную, как новость об этом змейкой поползла по коридору, и не успел герой дня снять верхнюю одежду, а ему уже подносили кофе, протягивали зажигалку, тащили плед и мягкую думочку.

— А ну завязывайте с этим низкопоклонством, — сказал Лёва. — Думаете, я каждый день по десять публикаций буду организовывать? Не буду. У меня другая работа есть. И не всё от меня зависит.

Коллеги разочарованно выдохнули. Они, признаться, ждали и надеялись, что Лёва привезёт с собой целую пачку статей про «исполнение желаний», над которыми можно будет вдоволь посмеяться.

— Совсем, значит, ничего нет? — грустно спросила Наташа.

— Не то чтобы ничего, — сжалился Лёва. — Кое-что есть, но улов неважнецкий. Небольшой, будем прямо говорить, улов.

— Ну, давай уже! Не надо подготавливать аудиторию, ты не на презентации! — не выдержала Галина.

Разведчик строго посмотрел на неё, и бесстрашная старушка спряталась за спину сестры.

Лёва неторопливо достал из сумки нетбук. Поставил его на журнальный столик. Стер с экрана несуществующую пыль. Включил. Жестом пригласил коллег садиться на диван (они сели в два ряда, потеснились, но уместились). Убедился, что всем будет видно. И только после этого усталым голосом фокусника, давно разочаровавшегося в собственных трюках, произнёс:

— Имею честь представить вам ток-шоу «О чём базар»!

— Что, прямо вот то самое? В прайм-тайм и в прямом эфире? Но как, Холмс? — загалдела публика.

— Элементарно. После каждой программы на экране появляется сообщение: «Если вы хотите предложить нам тему для передачи, просто позвоните по этому номеру. Звонок бесплатный». Я взял и позвонил. Я всегда звоню, когда у нас выходят какие-то проблемные книги, вдруг повезёт, но ни разу пока не удавалось ничего пропихнуть. А тут — успех.