— Не воображайте, — так сказал однажды БрессакЖюстине, — будто моя мать искренне заботится о вас. Поверьте: если бы япоминутно не подталкивал ее, она вряд ли вспомнила бы о том, что вам обещала;она кичится перед вами своей добротой, между тем как это — дело моих рук. Да,Жюстина, только мне должна быть предназначена признательность, которую выпитаете к моей матери, и мои требования должны показаться вам тем болеебескорыстными, что я не претендую на ваши прелести, хотя вы молоды и красивы;да, девочка моя, да, я глубоко презираю все, что может дать женщина… презираюдаже ее самое, и услуги, которых я от вас жду, совсем другого рода; когда выубедитесь в моей благосклонности к вам, надеюсь, я найду в вашей душе то, начто имею право рассчитывать.

Эти часто повторяющиеся речи казались Жюстине настольконепонятными, что она не знала, как на них отвечать, и тем не менее онаотвечала, да еще с необыкновенной горячностью. Следует ли говорить об этом?Увы, да: скрыть неприглядные мысли Жюстины значило бы обмануть доверие читателяи поколебать интерес, который до сих пор вызывали в нем невзгоды нашей героини.

Как бы ни были низки намерения Брессака в отношении нее, ссамого первого дня, когда она его увидела, у нее не было сил побороть в себесильнейшее чувство нежности к этому человеку. Чувство благодарности в ее сердцеусиливало эту внезапную любовь, ежедневное общение с предметом обожанияпридавало ей новые силы, и в конце концов несчастная Жюстина беззаветнополюбила злодея, полюбили так же страстно, как обожествляла своего Бога, своюрелигию… и свою добродетельность. Она часами думала о жестокости этогочеловека, о его отвращении к женщинам, о его развращенных вкусах, онепреодолимости моральной пропасти, которая их разделяла, но ничто на свете немогло погасить ее страсть. Если бы Брессак потребовал у нее жизнь, захотел быее крови, Жюстина отдала бы все и была бы в отчаянии от того, что не можетпринести еще больших жертв единственному идолу своего сердца. Вот она любовь!Вот почему греки изображали ее с повязкой на глазах. Однако Жюстина никогда непризнавалась в этом, и неблагодарный Брессак не догадывался о причине слез,которые она проливала из-за него каждый день. Тем не менее он не мог незаметить готовности, с которой она делала все, что могло ему понравиться, немог не видеть слепого подчинения, с каким она старалась исполнить все егокапризы, насколько позволяла ей собственная скромность, и как тщательноскрывала она свои чувства перед его матерью. Как бы то ни было, благодарятакому поведению, естественному для раненного любовью сердца, Жюстина заслужилаабсолютное доверие молодого Брессака, и все, что исходило от возлюбленного,имело настолько высокую цену в глазах Жюстины, что очень часто бедняжкемерещилась ответная любовь там, где были лишь распутство, злоба или, что ещевернее, коварные планы, которые зрели в его черном сердце.

Читатель, быть может, не поверит, но однажды Брессак сказалей:

— Среди моих юношей, Жюстина, есть несколько человек,которые участвуют в моих заботах только по принуждению, и им хотелось бы увидетьобнаженные прелести молодой девушки. Эта потребность оскорбляет мою гордость: ябы хотел, чтобы их возбуждение было вызвано только мною. Однако поскольку онодля меня необходимо, я предпочел бы, мой ангел, чтобы его причиной была ты, ане другая женщина. Ты будешь готовить их в моем кабинете и впускать в спальнютолько тогда, когда они придут в соответствующее состояние.

— О сударь, — зарыдала Жюстина, — как выможете предлагать мне такие вещи? Эти мерзости, на которые вы меня толкаете…

— Знаешь, Жюстина, — прервал ее Брессак, —подобную наклонность исправить невозможно. Если бы только ты знала, если бымогла понять, как сладостно испытывать ощущение, что ты превратился в женщину!Вот поистине потрясающее противоречие: я ненавижу ваш пол и в то же время хочуимитировать его! Ах, как приятно, когда это удается, как сладко быть шлюхой длятех, кто хочет тебя! Какое блаженство — быть поочередно, в один и тот же день,любовницей грузчика, лакея, солдата, кучера, которые то ласкают, то ревнуют, тоунижают или бьют тебя; а ты становишься то торжествующей победительницей в ихобъятиях, то пресмыкаешься у их ног, то ублажаешь их своими ласками ивоспламеняешь самыми невероятными способами. Нет, нет, Жюстина, тебе никогда непонять, какое это удовольствие для человека с такой организацией как у меня. Нопопробуй, забыв о морали, представить себе сладострастные ощущения этогонеземного блаженства, устоять перед которыми невозможно, впрочем, невозможно ипредставить их… Это настолько щекочущее ощущение… Сладострастие настолькоострое, восторг настолько исступленный… Человек теряет от этого голову, иногдатеряет даже сознание; тысячи самых страстных поцелуев не в состоянии передать сдостаточной живостью опьянение, в которое погружает нас любовник. Мы таем в егообъятиях, наши губы сливаются, и в нас просыпается желание, чтобы все нашесущество, все наше существование перетекло в его тело, чтобы мы превратились сним в одно неразрывное целое. Если мы когда-нибудь и жалуемся, так лишь оттого,что нами пренебрегают; мы бы хотели, чтобы наш любовник, более сильный, чемГеркулес, проник в нас своим мощным посохом, чтобы его семя, кипящее внутринас, своим жаром и своей неукротимостью заставило нашу сперму брызнуть в еголадони. Ты ошибаешься, если думаешь, что мы такие же, как остальные люди: у нассовершенно другая конституция, и той хрупкой пленкой, которая прикрывает вход вглубины вашего мерзкого влагалища, природа, создавая нас, украсила алтари, гдеприносят жертвы наши селадоны. Мы — такие же женщины в этом месте, как и вы вхраме воспроизводства. Нет ни одного вашего удовольствия, которого мы бы непознали, ни одного, которым мы бы не могли наслаждаться, но у нас есть и свои,незнакомые вам, и это восхитительное сочетание делает нас людьми, самымичувствительными к сладострастию, лучше всего приспособленными, чтобы имнаслаждаться. Да, именно это необыкновенное сочетание делает невозможнымисправление наших наклонностей… оно превращает нас в безумцев, в одержимыхбезумцев, тем более, когда кому-нибудь приходит идиотская мысль осуждать нас…оно заставляет нас до самой смерти хранить верность тому очаровательному богу,который нас пленил.

Так изъяснялся господин де Брессак, восхваляя свои вкусы.Разумеется, Жюстина даже не пыталась говорить ему о добропорядочной даме,которой он был обязан своим появлением на свет, и о страданиях, которые должныдоставлять ей столь распутное поведение: с некоторых пор она не видела в этомюноше ничего, кроме презрения, насмешливости и в особенности нетерпенияполучить богатства, которые, по мнению Брессака, по праву принадлежали ему; невидела ничего, кроме самой глубокой ненависти к этой благочестивейшей идобродетельнейшей женщине и самой неприкрытой враждебности к тому, что глупцыназывают естественными человеческими чувствами, которые при ближайшемрассмотрении оказываются лишь результатами привычки.

Стало быть правда в том, что когда человек так глубокоувязает в своих вкусах, инстинкт этого так называемого закона, необходимоепродолжение самого первого безумного поступка, становится мощным толчком,который гонит его к тысячам других, еще более безрассудных.