Здесь мы предвидим, что найдутся читатели, интересующиесябольше подобными сценами, нежели подробностями движения души добродетельнойнашей героини, которые с нетерпением ждут, когда мы опишем эти мерзости. Чтобыудовлетворить их любопытство, мы расскажем следующее: молодой господин, ничутьне устрашившись громадного копья своего лакея, сначала возбуждал его, покрываяпоцелуями, затем, млея от восторга, вставил себе в задний проход. Наслаждаясьсодомитскими утехами, распутник извивался как на вертеле и, кажется, жалелтолько о том, что этот стержень не был еще больше; он бесстрашно принималмощные толчки, предупреждая и отражая их. Двое нежных и законных супругов немогли бы ласкать друг друга с таким пылом; их губы сливались, их языкисплетались, их вздохи смешивались, пока наконец оба, опьянев от страсти, незавершили одновременным извержением свою оргию. Через короткое время онавозобновилась, и чтобы разжечь фимиам в кадильницах сладострастия, главный жрецне забыл ни одного средства: поцелуи, нежные прикосновения, грязные ласки,утонченные упражнения самого разнузданного разврата — все использовалось дляподдержания огня, который начинал стихать, и все это послужило тому, чтожертвоприношения совершились пять раз подряд, и за это время роли любовников ниразу не переменились. Молодой хозяин оставался женщиной и несмотря на то, чтоон обладал превосходным инструментом, который неустанно возбуждал руками лакей,сношая его, у него ни на секунду не возникло желания исполнить обязанностимужчины. Если он массировал лакейский член, если сосал его, то для того лишь,чтобы возбудить своего содомита, чтобы не дать ему передышки, но никакихактивных действий не предпринимал.

О, каким долгим показалось это зрелище Жюстине, наскольконевыносимо для добродетели наблюдать торжествующий порок!

В конце концов, оставшись без сил, актеры этой скандальнойсцены тяжело поднялись и собрались отправиться восвояси, как вдруг хозяин,подойдя к кусту, чтобы опорожнить от спермы свои потроха, заметил платок,повязанный на голове Жюстины.

— Жасмин, — повернулся он к лакею, — насобнаружили, мы пропали… Здесь какая-то мерзавка… она видела, чем мы занимались.Давай-ка вытащим ее из логова и узнаем, зачем она там пряталась.

Но дрожащая Жюстина опередила их, сама выскочила из своегоукрытия и бросилась в ноги незнакомцам.

— О господа! — запричитала она, простирая к нимруки. — Сжальтесь над несчастной, которая заслуживает этого больше, чем выполагаете, и мало на свете несчастий, которые могут сравниться с моими. Пустьположение, в котором вы меня нашли, не бросит на меня ни тени подозрения,потому что это следствие моей нищеты, а не моих поступков. Вместо того, чтобыувеличивать беды, которые меня преследуют, соблаговолите уменьшить их ипредоставьте мне средства, избежать ударов судьбы.

Господин де Брессак — так звали молодого человека, в чьируки попала Жюстина, — будучи закоренелым злодеем и распутником, не былвместе с тем лишен весьма значительной дозы сочувствия. Правда, к сожалению, мыочень часто видим, как сладострастие подавляет жалость в сердце мужчины: обычнооно ожесточает его, и независимо от того, требует ли большая часть егонизменных утех апатии души, или же мощная встряска страсти, производимая в егонервной системе, ослабляет их воздействие, либертен очень редко проявляетчувствительность[17].

Однако к этой естественной бездушности в людях, о которых мыведем рассказ, в Брессаке добавлялось глубочайшее отвращение к женщинам, этобыла ненависть, настолько укороченная ко всему, что касалось противоположногопола, который он называл не иначе, как мерзким, что Жюстине не удалосьпробудить в нем чувств, на какие она рассчитывала.

— Послушай, лесная горлица, — жестко заявилБрессак, — если тебе нужны дураки, поищи их в другом месте: ни мой друг,ни я, мы вообще не прикасаемся к женщинам, они внушают нам ужас, и мы держимсяот них подальше. Если ты просишь милостыню, поищи людей, которые любят творитьдобрые дела, мы же творим только злые. Но скажи, несчастная, видела ли ты то,что происходило между мною и этим юношей?

— Я видела, как вы беседовали, сидя в траве, —ответила осторожная Жюстина, — но ничего больше, клянусь вам, господа.

— Мне хочется тебе верить, — сказалБрессак, — и в этом твое счастье. Если бы я решил, что ты видела ещечто-нибудь, ты никогда не вышла бы из этого куста… Сейчас еще рано, Жасмин, и унас есть время выслушать историю этой девочки, давай узнаем ее, а потомпосмотрим, что делать.

Молодые люди сели под деревом, Жюстина присоединилась к ними рассказала со своим обычным красноречием о всех несчастьях, которыепреследовали ее с тех пор, как она появилась на свет.

— Ладно, Жасмин, — сказал Брессак,поднимаясь, — будем на этот раз справедливыми. Мудрая Фемида уже осудилаэто бедное создание, поэтому не следует препятствовать планам великой богини:приведем в исполнение смертный приговор, вынесенный этой преступнице. И этомаленькое убийство, весьма далекое от преступления, будет нашим вкладом ввосстановление морального порядка: раз уж мы иногда сами нарушаем этот порядок,будем иметь мужество восстанавливать его, когда представляется случай…

И злодеи, грубо схватив девочку, потащили ее в глубину леса,смеясь над ее слезами и жалобными криками.

— Сначала разденем ее догола, — сказал Брессак, срываявсе покровы скромности и целомудрия, но при этом обнажившиеся прелестинисколько не смягчили этого человека, равнодушного ко всем чарам пола, которыйон презирал.

— Женщина — это мерзкая тварь! — повторял он,брезгливо попирая ее ногами. — Взгляни, Жасмин, на это животное! —Потом, плюнув не нее, прибавил: — Скажи, друг мой, смог бы ты получитьудовольствие от этой твари?

— Никакого. Даже в задницу, — коротко ответиллакей.

— Вот так! Вот что глупцы называют божеством, вот чтообожают идиоты… Посмотри же, посмотри на этот живот, на эту мерзкую щель; вотхрам, которому поклоняется глупость, вот алтарь, где воспроизводится родчеловеческий. Давай же не будем жалеть эту стерву, давай привяжем ее…

И бедную девочку вмиг связали веревкой, которую злодеи сделалииз своих галстуков и носовых платков; затем они растянули ее конечности междудеревьями, и в таком положении, когда ее живот свешивался над самой землей, всеее тело пронзила такая острая боль, что на лбу выступил холодный пот; теперьона существовала только благодаря этой нестерпимой пытке, она испустила бы дух,если бы боль перестала терзать ее нервы. Чем сильнее страдала несчастная, тембольше веселились наши молодые люди. Они сладострастно наблюдали за ней; онижадно ловили каждую судорогу, пробегавшую по ее лицу, и их жуткая радостьпринимала различные оттенки в зависимости от интенсивности ее мучений.

— Достаточно, — сказал наконец Брессак, — мыпопугали ее как следует.