— Нина, блин, ну сколько можно! — парень злится, в очередной раз придавливая грудью мои ладони между нашими телами. А потом хватает меня за запястья и сводит их над головой, пригвождая к полу. — Вот так! Вот здесь должны быть твои руки. Мне их тебе связать, что ли?

— Не злись, — лепечу, смущённо ёрзая под ним. — Я попробую. Давай ещё раз.

На этот раз у меня получается. Максим наваливается после сольного поворота, заводит ладони под мои лопатки и увлекает в перекат. Но дальше не легче. Оказавшись сверху, я должна немного прогнуться в спине, а потом, оперевшись на его плечи, выйти в стойку на руках и развести ноги в продольный шпагат.

В стойку получается выйти без проблем, Максим поддерживает мой таз руками перпендикулярно своей груди, но как только развожу шпагат, меня начинает кренить. Хорошо, что он лежит, и поддержка невысокая, так что падать недалеко.

В первый раз я приземляюсь на бок на пол, Ларинцев успевает дёрнуть меня на себя, чтобы я не стукнулась головой о паркет, но ушибленный локоть будет напоминать о неудаче ещё долго. Во второй падаю сверху, но больно ударяюсь коленом о пол между ног Максима.

— Пёрышко, — говорит он мне в волосы, пока я стону от боли и неудачи. — Моя мама не простит тебе, если я не принесу ей внуков. Ещё пара репетиций с тобой, и ей уже можно будет не надеяться.

— Э…

На пару секунд замираю, а потом понимаю, что именно он имеет ввиду.

— Прости, — сползаю и поднимаюсь, сожалея, что во время репетиции нужно подбирать волосы, потому что теперь нечем прикрыть моих вечных горящих предателей.

Ларинцев тоже поднимается, и я жду, когда он скомандует танцевать снова, но он смотрит на меня и хмурится.

— Что? — непонимающе смотрю на него.

— Стань в стойку на полу.

— Больше не хочешь рисковать мамиными внуками?

Вот почему язык и мозг иногда теряют свою связующую нить, и мы начинаем морозить всякую чушь? А потом сгорать от стыда от удивлённого серого взгляда из-под приподнятых бровей.

— Извини, — лепечу, смешавшись. Глупо как.

— Хочу понять, почему тебя кренит. Руки держишь хорошо, таз тоже не заваливается, но как только выходишь в шпагат — падаешь. Становись.

Я становлюсь на руки, вытягиваясь в стойку. Без поддержки Максима сложнее, хоть и ладони на полу, что, несомненно, куда более устойчивая поверхность. Футболка начинает немного сползать, выправившись из шорт. Меня это отвлекает, но я концентрируюсь. Вытягиваю носки и отвожу правую ногу вперёд, а левую назад в шпагат, и снова чувствую неустойчивость. Напрягаю пресс, чтобы выровняться, но понимаю, что этого мало и спрыгиваю на бок.

— Ещё раз, — Ларинцев поджимает губы и смотрит строго. Вот же ж деспот.

Всё повторяю заново и всё выходит так же.

— Ничего не пойму, Максим. Не получается удержаться. Может, заменим поддержку? — расстроившись, прислоняюсь спиной к станку и опускаю от досады плечи.

— Нина, ты говорила, что когда упала, сильно растянула связки. На какой ноге? — смотрит внимательно.

— На правой. Но при чём тут это? Всё восстановилось же. Я проходила реабилитацию, просто что потом не вернулась к репетициям.

— Дай мне правую ногу, — он подходит близко и требовательно протягивает руку.

— Зачем? — напрягаюсь.

— Давай, — снова хмурый взгляд, вынуждающий подчиниться.

Я хватаюсь руками за станок и опираюсь на него спиной, когда Максим берёт меня за щиколотку. Он проводит ладонью от пятки до чувствительного места под коленом, отчего опорная нога у меня подкашивается, и приходится вздохнуть поглубже.

— Здесь тянет? — задерживается пальцами чуть выше того чувствительного места.

— Нет, — голос мой звучит странно и приходится откашляться слегка.

— У тебя напряжённый шпагат, правая нога уходит плохо, если делать в воздухе, а не на полу, потому что связка после травмы растянута недостаточно, слабее, чем на левой. И поэтому ты не можешь удержать нужный баланс — левая попросту перевешивает.

Он плавно, но твёрдо ведёт мою ногу вверх, и когда до уха остаётся совсем чуть-чуть, чувствую дискомфорт. Это весьма странно, учитывая, что растяжка у всех нас в школе была больше ста восьмидесяти градусов. Я легко могла завести ногу не только за ухо, но и достать правой до левого за затылком.

— Расслабься, связку нужно вытянуть.

Он стоит слишком близко, почти прикасаясь всем телом, фиксируя своим коленом моё на опорной ноге, потому что то начинает подкашиваться из-за недостаточной растяжки.

— Максим, мне больно, — упираюсь одной ладонью ему в плечо, а другой судорожно цепляюсь за станок.

Он продолжает пружинить моей ногой вверх мягко, но по нарастающей, крепко удерживая под пяткой, второй рукой взявшись за станок сбоку от меня. Я как в ловушке, даже не пошевелиться. Мышцы и связки горят, будто вот-вот лопнут и кости вылезут наружу.

— Хватит! — бью кулаком по его плечу, готовая взвыть.

— Потерпи, Пёрышко, — говорит негромко. — Конечного напряжения я ещё не чувствую.

Да твою ж!

— Зато я чувствую!

Помню я все те слёзы и сопли на растяжке, когда рыдаешь, но тянешься. Преподаватели нас не жалели, но сейчас совсем другое.

Через пару длинных мучительных секунд Максим отпускает меня, плавно опуская ногу вниз, а я отталкиваю его и стекаю на пол, сворачиваюсь и подтянув многострадальную конечность. Под коленом и ягодицей болит адски.

Тиран хренов.

— Поболит пару дней, так что передохнём. Ты только каблуки не надевай.

А то я без тебя не знаю, что делать после драконовской растяжки. Но вслух решаю промолчать, наградив партнёра лишь сердитым взглядом. Сапоги и куртку тоже натягиваю сидя на полу, даже не рискуя переодеться в джинсы. Однако, гордо проковылять на выход мне не дают. Максим подхватывает меня на руки и относит в машину, чтобы отвезти в общежитие, а я обещаю ему в кару за содеянное всю ночь присылать на мессенджер дико орущие злобные эмодзи.

Макс.

— Знаешь, бро, я тебя не узнаю, — Роман откидывается в кресле, вытянув и скрестив ноги. — Не понимаю, зачем себя мучить.

Я в ответ молчу, играя пальцами с резинкой, которую Пёрышко обронила у меня в машине. Чёрная такая, с маленькой ромашкой из камешков.

— Вот, я хочу виски, — продолжает философствовать Должанов, наливая элитное бухло из бара своего отца и поднимая стакан на уровень глаз. — Это, конечно, ограничит меня в чём-то. Например, я не смогу сесть за руль. Хотя тоже не принципиально. Но не отвлекаемся. Так вот: я хочу это виски, оно мне по кайфу. Понимаешь? Сейчас я его очень хочу. А завтра буду пить текилу. Или не буду, потому что виски мне очень понравится, и я захочу пить его и завтра, и послезавтра, и так далее. Сечёшь?