Трудность была не физической, здоровый молодой организм перелопатил бы ее в два счета. Парни балансировали на грани закона, «помогая» знакомым выбивать из должников деньги или обеспечивая «охрану» торговых точек. Костя успокаивал себя, как мог, — такие времена, сейчас этим все занимаются, трудно остаться целкой в публичном доме. Он приходил домой, и отчаяние возвращалось. Константин все дальше и дальше уходил от своей цели. Когда-то он мечтал о чемпионстве, о настоящих боях, высоких титулах и больших деньгах. А что в этом такого? Он мечтал о настоящих деньгах, а не о тех вонючих бабках, которые приходилось вырывать из грязных рук. «Временно», говорил он себе, «последний раз», — но шел снова и снова.

Саша всего этого не знала, да и не должна была знать. Костя оберегал свою Шурку от участи бандитской подруги. Пока она была рядом с ним, существовал шанс вернуться к нормальной жизни, и он берег этот свой шанс как зеницу ока.

Может, Саше стало бы легче, расскажи он ей о своих мучениях. Может быть. Только ничего этого Саша не знала, и все, что она видела, истолковывала по-своему. По-женски. Костя возвращался опухшим и каким-то несвежим. Его взгляд скользил мимо Саши, вызывая беспокойство. Казалось, что времена, когда при одном ее виде его лицо расцветало улыбкой, остались в прошлом. Саша ломала голову, не поторопилась ли она с переездом, уж не об этом ли жалеет Костя и потому отводит взгляд?

…Набрякшие тучки злобно сочились мелкой отвратительной изморосью. Микроскопические капельки воды легко проникали в драп тяжелеющего на плечах пальто, в каждую шерстинку вязаной шапки. Вода жила в намокшей обуви, перчатках и даже в каждой поре мокрого, иссеченного дождиком лица. Воздух был пропитан влагой, так же как сжавшееся Сашино сердце. Она брела вдоль набережной Смоленки, крошечной речки-вонючки, несущей свои хилые воды к Финскому.

Время! Разве в нем дело?

Мысли утопали в вязком болоте. Пусть даже существуют события, потрясающие «основы», какие-нибудь очередные «десять дней, изменившие мир». Время правит всем — миром, событиями и людьми.

Саше всегда казалось, что большой мир и ее собственный — это две параллельные сущности, не способные соприкоснуться. А теперь она чувствовала себя раздавленной… Встреча все же произошла, внешний мир каленым железом выжег клеймо на живой ткани. Раньше все происходившее за границами Сашиной вселенной представлялось не особенно важным. В событиях из жизни страны или политики Саше не хватало ощущения какой-то правды. Часть школьных лет прошла под аккомпанемент игрушечных страстей, нудных условностей, протоколов и слов, бесконечных малосодержательных слов, льющихся изо рта Горбачева, появлявшегося на телеэкранах с утомительной регулярностью. Затем появился Ельцин, этот говорил меньше, возможно, потому, что был не в ладах с речью. Расстрел танками Белого дома пришелся на последний год работы на фабрике. Москва, а вместе с ней и вся страна кипела политическими страстями, но все это пронеслось мимо сознания. Казалось, перелом в отношениях с внешним миром должен был произойти с поступлением в университет. Он и произошел. Правда, весьма странным образом.

— Мы тоже дети оттепели, — тихо произнес профессор Раковский на одном из учебных семинаров.

Теперь Саша уже не могла вспомнить повода, по которому была сказана эта фраза. Но первокурсница поверила этой грустной улыбке больше, чем словам всех лидеров, вместе взятых. В ней сквозила горечь напрасных надежд человека другого поколения, того самого, о котором еще долго ностальгировала общественность. Молодежь шестидесятых, чьи надежды были погребены застоем.

Саша переводила взгляд с оживленных лиц однокурсников, пересыпающих речь словами «гласность», «перестройка», «демократический выбор России», на Раковского, аккуратно скрестившего под столом ноги в отглаженных брючках. И в какой-то момент она вдруг осознала — спинным мозгом, пальцами, вспотевшими ладонями прочувствовала громоздкую, казавшуюся неживой конструкцию «цикличность развития». Неуклюжая абстрактная формула ожила и превратилась во что-то пугающе реальное. Она не только имела смысл, но и предопределяла течение времени, которое казалось неуправляемым. Цикличность — это когда на смену очередной оттепели неизбежно приходят следующие заморозки. «Разгул» демократии сменяется возвратом к «сильной руке», а заканчивается все, как и прежде, сонным болотом очередного «застоя». Бесконечные качели, на которых неразумное человечество баюкает свои амбиции.

Любой цикличный процесс имеет собственный период колебаний. Взять хотя бы профессора Раковского. Настоящий умница, большой ученый и отвратительный лектор. Между переходом от одной оттепели к другой промелькнула вся профессорская жизнь, от молодости до зрелости, если не сказать, старости. Теперь он, умудренный собственным опытом, смотрит на молодежь, испытывающую чувства, так ему знакомые. Где-то между бровями и уголками его умных глаз застыла печаль, в отличие от этих радостно воркующих студентов он прошел весь виток и… поставил точку в Сашином интересе к внешним событиям. За период возврата качелей времени в исходную точку ее собственная жизнь могла проскочить незамеченной…

Саша зябко поежилась и подняла воротник пальто. Напрасно. Ледяные капли заструились по шее, холод стылыми пальцами пополз по спине. Бр-р! Вообще-то Саша считала себя человеком закаленным, она легко переносила холод, а дождь ей даже нравился… Но не сегодня.

Всего несколько часов назад друзья собрались на «Галерах».

«Какое мокрое название! — подумала Саша. — Натруженные спины, по которым щелкают бичом надсмотрщики…»

Девушка почувствовала себя вконец озябшей. Дождь уже не моросил, а нудно лил, словно у бога наверху прорвало мочевой пузырь.

Название «Галеры» прилепилось к кафе на углу Съездовской и Среднего проспекта, скорее всего, из-за круглых окошек и канатов, развешанных по стенам. Валек, Костя и Саша праздновали радостное событие. Костя сообщил неожиданную весть: впервые за долгое время устраивались соревнования, и он попал в число отобранных счастливчиков. Бои должны были проходить в каком-то клубе, искали способных ребят для развития нового коммерческого вида «бои без правил». Валек считал, что Костя, до бокса занимавшийся дзюдо, имел неплохие шансы попасть в новую команду. Саша давно не видела Костю таким счастливым. К нему словно вернулась бесшабашная вера в свою счастливую звезду.

Не успели друзья пригубить по первой, как к ним направился Гришин посланец. Дела у Гриши были «на подъеме», разницу в прежнем и нынешнем своем положении удалось поднять ценой ухода в теневой бизнес. Именно Гриша по старой дружбе подбрасывал Косте и Вальку «работку», позволяя удерживаться на плаву. Ребята переглянулись. Появление посыльного означало новый «заказ». Саша, не подозревавшая о скрытой подоплеке дел, встретила «гонца» не особенно приветливо. И неудивительно. Привечать подобного субъекта — себе дороже. Щуплый, неприятного вида мужичок за тридцать, небритый, с бегающими вороватыми глазками и суетливыми руками с гадкими, словно обточенными на концах пальцами с крошечными головками ногтей, положил ручонку на Костино плечо и, похлопывая по нему, что-то зашептал.