и раскачает их «на качелях» до самого потолка! Ужасно рад, что успею тебя еще застать в Еланске.

Да! А ведь тут без тебя Анастасия Егоровна, мать Шандалова, в институт негра приводила! Встретила в продовольственном магазине, как уж она с ним объяснялась, не знаю, он по-русски не говорит, но только помогла ему сахару купить и сама заодно взяла без очереди. Виктора, к сожалению, дома не было, нас никого тоже, а Наташа в школе французский не учит (у них один немецкий проходят) и не сумела толком с ним поговорить. Поняла, что он приехал к нам «учиться», а в вузе ли или революцию делать учиться — не поняла. Говорит: «Молодой, веселый, симпатичный!»

На другой день после этого был ливень — ужасающий! Он застал меня на Неглинной, я ходил в нотный магазин (привезу тебе кое-что новенькое). Стоим кучей в подъезде, а с неба на мостовую хлещут желтые потоки воды, меж облаков просвечивает откуда-то сквозь эту водную громаду солнце. И вдруг на тротуаре перед нами негр! Молодой, снял рубаху и заразительно хохочет во весь рот, зубами сверкает, а сам пританцовывает от удовольствия под ливнем, шлепая сандалиями! Полуголый, шоколадный такой, на фоне желтого дождя, — прямо картина для художника. И все мы за ним начали хохотать.

Тут он куда-то дальше побежал, а я спохватился: мне бы его спросить, не он ли вчера был у нас на Остоженке?

Дождь утихать стал, народ шел с Трубной площади и рассказывал, как там человек утонул. Побежал по воде — и вдруг исчез, провалился в подземную реку Неглинку. Должно быть, там водой люк снесло!.. Вот какая сильная вода шла, что он водоворота над трубой не заметил.

Ну, я расписался, а мне отоспаться надо.

Только что ко мне неожиданно зашел Иван Антонович Минаев, меня разбудил. Он приехал в Москву из Донбасса по делам управления шахтами и рассчитывал повидать Володю Скугарева. Но тот, оказывается, весной опасно болел воспалением легких ( мы и не знали!), после чего находится в Кисловодске на лечении. С ним там и Фира, боится его одного оставлять. Иван Антонович встревожен, бранил меня, что я здесь, в Москве, «за Володькой не приглядел». Действительно, мы с февраля, кажется, не видались, но ведь заняты оба! А Фира не позвонила о его болезни. Ну, чего говорить, я признал, что виноват.

Минаев видел Володю в марте, говорит, что тот был сильно переутомлен, а просить отпуск по состоянию здоровья отказывался. Человек ни разу в жизни по-настоящему не отдыхал, — и это при его-то слабом физическом сложении!..»

3

Против кого были «отводы», тех вызывали к трибуне. Вызвали Флёнушкина. Бледный, с напускной усмешкой, он первым делом сообщил собранию о своем социальном происхождении: покойник отец занимался книжной торговлей в Замоскворечье.

— Зря с этого начинает! — шепнул Косте Виктор.

После гимназии поступил в коммерческий институт[2], где проучился два года. В девятнадцатом вступил в партию и вскоре был принят в лекторскую группу коммунистического университета имени Свердлова. При основании Института красной профессуры поступил на его экономическое отделение.

Поднялся с места Вейнтрауб и задал вопросы: крупную ли торговлю вел отец Флёнушкина или мелкую? Сколько нанимал служащих? Участвовал ли Флёнушкин в октябрьских боях в Москве? Помогал ли отцу в торговле?

Последний вопрос вызвал в зале смешки. На щеках Сандрика бледность сменилась краской.

— В торговых операциях отца не участвовал, — отвечал он. — Отец был букинистом, торговал один и никого не нанимал. Судите сами, крупная ли была торговля или мелкая. В октябрьские дни семнадцатого года я болел испанкой, лежал в постели и не мог выходить из дому.

— Был ли на красных фронтах? — спросил Длатовский.

Флёнушкин пожал плечами и обратился к президиуму:

— Товарищ председатель, разве из моих слов нельзя было понять, был я на фронтах или нет?

— Вы должны ответить на вопрос, — в свою очередь пожал плечами председатель, Афонин.

— Отвечаю: на фронтах не был.

— И не собирались? — спросил Геллер.

По залу прокатился шум. Председатель поднялся с места:

— Товарищи! К чему этот издевательский тон? Семен Ефимович, я от тебя этого не ожидал, — добавил Афонин, обращаясь к Геллеру. — Хотите узнать, по каким причинам товарищ не побывал на фронте, прямо так и спрашивайте, в вежливой форме.

— И так ясно!..

К кафедре вышел Вейнтрауб.

— Социально чуждый пролетариату мелкобуржуазный элемент — раз, — перечислял он. — До двадцати пяти лет никогда производительным трудом не занимался — два. На фронте не был — три. Все время учился: гимназия, вуз, лекторская группа. Наконец устроился в институт…

— Что значит «устроился»? Что за оскорбления?.. — раздались крики.

Поднялся еще больший шум.

— Он сдал экзамены! Принят был комиссией ЦК и Наркомпроса! — кричали с мест. — Как один из самых способных в лекторской группе…

— А каким производительным трудом занимался сам товарищ Вейнтрауб? — закричал Пересветов.

Обсуждается кандидатура Флёнушкина, а не Вейнтрауба! — остановил его председатель.

— Вам известно, что я был на красном фронте, товарищ Пересветов! — парировал Костин выпад Вейнтрауб.

— Воображаю, как вы там воевали! — крикнул Шандалов.

— Дон Кихот Ламанчский! — ввернул Хлынов; в зале засмеялись.

Восстановив порядок, Афонин дал слово Яну Скудриту. Поднявшись на трибуну и загородив своей массивной фигурой Флёнушкина у кафедры, Скудрит призвал собрание «не увлекаться дешевой демагогией». За одно чуждое происхождение даже из партии не исключают, тем более из вуза. Много ли среди нас рабочих?.. То же и за отсутствие производственного стажа или стажа пребывания на фронте. По теоретической подготовке Скудрит назвал Флёнушкина «украшением семинара экономистов».

— Это я свидетельствую как один из участников семинара и беру на себя смелость сказать, что выражаю мнение всего семинара, — заключил он.

Вопрос о кандидатуре Флёнушкина можно было считать исчерпанным, но Вейнтрауб, споривший с кем-то в рядах, вдруг встал и заявил собранию: весной ходил слух, что Флёнушкин причастен к хулиганскому вызову кареты скорой помощи к слушательнице Крицкой.

Тут закричали:

— Клеветник! Ложь!.. Возьмите свои слова обратно!

Нина Крицкая, подняв руку, вышла к трибуне и заявила, что не подозревала и не подозревает товарища Флёнушкина.

«Отвод» Вейнтрауба последствий не имел, кроме тех, что с ним, с Длатовским и еще с некоторыми слушателями Шандалов и другие перестали разговаривать.

4

— Ты в Еланске не засиживайся, — напутствовал Костю в день его отъезда Виктор. — Приезжай скорее, чтобы наши статьи успели не в августовский, так в сентябрьский номер. А лучше бы задержался на недельку, написали бы сейчас, сдали — и дело с концом.

Они обещали редактору ежемесячника МК партии написать по статье на историко-партийные