Каро взял первый попавшийся тюбик, отвинтил крышку и осторожно выдавил тоненького червяка. Взял другой тюбик, тоже отвинтил. Смешал краски на овальной палитре, назвав эту мешанину акварелью.

Ой, дурень же ты, Сурен. Другого места не нашел, как срывать груши под самым носом Каро. И ты хорош, Каро. За своими натюрмортами света божьего не видишь.

Но не тут-то было. Не успел я подумать об этом, как Каро, с видом полного безразличия ко всему, положил в сторону этюдник с красками и быстро подошел к дереву, на котором священнодействовал Сурен, жадно обирая незрелые плоды. Все это было так неожиданно, что Сурен не успел соскочить.

— А ну, сморчок, матери-отца, слазь!

Рубашка у Сурена вокруг пояса и карманы были раздуты. Ясно, не ворон считал он там.

— Слезай, живо, — глухим, нутряным голосом прокричал Каро, и толстые губы его от гнева скривились.

Наконец Сурен, расцарапанный, с ободранными коленями, весь объятый ужасом, сполз с дерева.

Мы ждали заслуженной кары. Но Каро не торопился наказывать, никого не звал на помощь. А только сурово разглядывал оплошавшего, жалкого, незадачливого Сурика, пойманного с поличным.

— Ну, чего мозолишь глаза? Исчезай. И не будь умнее других. Не пасись перед самым носом, — посоветовал Каро, отпуская воришку на все четыре стороны.

Сурена только и видели.

Проводив глазами фигуру улепетывающего Сурена, Каро повернулся, деловито подошел к этюднику, а через минуту снова принялся за свое рисование.

Мы стояли ошеломленные неожиданным оборотом дела. Не знали толком, что предпринять: поблагодарить Каро за его доброту, за легкую, сходную расплату или снова прикинуться праздными ротозеями, пришедшими сюда лишний раз поглазеть на его мазню?

Каро на минуту поднял голову, и мы увидели на его толстых и розовых губах снисходительную улыбку.

— Катитесь, ребята, и вы, — он погасил на лице улыбку. — Знаю вас, какие вы любители живописи!

Но мы и без слов Каро покинули сад винодела. Что мы там потеряли? Подумаешь, Айвазовский! Тысячу раз прав дед, сказавший: сколько бы ворона ни купалась, гусем не станет. Он просто хитрит, этот губошлеп, прикидывается добряком. Какой из гимназиста белый гусь? И на всякий случай послал ему излюбленное, дедовское:

— Пусть тебя с твоим натюрмортом черт насытит смолой.

А про себя подумал: «Не буду возражать, если это мое пожелание бог исполнит наоборот. Каро все-таки не тот, кому я пожелал бы зла!»

IX

Угольщика Шаэна любили все гончары и, не торгуясь, покупали у него уголь. С Шаэном у нас была своя дружба. Когда-то он был солдатом, знал много военных премудростей и охотно делился с нами своими знаниями. Мы караулили его на всех дорогах и, как только где-нибудь появлялась его коренастая фигура, опрометью бросались навстречу.

— Дядя Шаэн, дядя Шаэн! — кричали мы, прыгая от радости.

Шаэн пожимал нам руки, как взрослым, и одобрительно смеялся, когда мы показывали ему свои окопы и баррикады.

Как-то Сурен спросил:

— Дядя Шаэн, это правда, что в вашем лесу ночью вишапы [33] бродят?

Угольщик рассмеялся:

— А вам бы хотелось их увидеть?

— Дядя Шаэн… — замирающим голосом начал Аво.

— Ладно, ладно, приходите, — сказал Шаэн. — Кто уж очень захочет, может, и вишапа увидит…

В этот вечер мы собрались за развалинами землянки раньше обычного. Волнение сковывало нам языки, но того, что было переговорено в тот вечер, не перескажешь теперь.

Прибежал Сурен и, захлебываясь от счастья, выпалил:

— Я иду с вами! Завтра корову обещал пасти Азиз. Ему ведь все равно дома оставаться.

Допоздна мы шептались возле заброшенной землянки, строя планы предстоящей встречи с вишапами.

Только Арфик не разделяла нашей радости. Мариам-баджи наотрез отказалась отпустить ее с нами в лес. С завистью Арфик слушала наш разговор и, прощаясь, печально сказала:

— Ребята, принесите мне одного дэва [34].

— Нельзя! — ответили мы ей хором.

— Хоть маленького. Что вам, жалко?

Она готова была разреветься.

— Ладно, принесем, — сжалились мы.

На другой день, рано утром, мы собрались за пещерами гончаров, откуда должен был появиться Шаэн.

Солнце поднялось высоко, а Шаэна все не было. Томясь от нетерпения и голода, мы хотели было вернуться в деревню, как вдруг кто-то пронзительно вскрикнул:

— Едет!

По тропинке медленно спускался человек. Он сидел на осле поверх пустых мешков, словно караван-баши, и тихо напевал. Ноги, обутые в трехи, касаясь земли, вздымали пыль. Издали казалось, что он несет осла между ног. В человеке на осле мы сразу узнали Шаэна. Мы узнали бы его даже по одному только голосу. У дяди Шаэна был низкий, глуховатый бас.

Чтобы предстать перед Шаэном неожиданно, мы выбрали стог пахучего сена у края дороги и зарылись в него, оставив маленькое отверстие для глаз. Когда угольщик поравнялся с нами, Аво первым вылез из стога:

— Дядя Шаэн, дядя Шаэн!

— Что ты тут делаешь? — перестал петь Шаэн.

— Как что? — обиделся Аво. — А кто обещал показать нам вишапов?

Шаэн не сразу понял его:

— Вишапов? Каких вишапов?..

Вспомнив, он весело захохотал:

— А, черт! А я и забыл про вас! Вы что, давно здесь?

— Давно-о!

— А где остальные?

— Здесь, — ответил Аво и свистнул.

Мы выскочили из своего ухорона, на ходу отряхиваясь от приставших к нам травинок.

Шаэн рассмеялся:

— Ну, раз обещал… Пошагаем, гвардия!

Издали можно было видеть странную процессию: впереди верхом на осле — взрослый человек, а за ним длинным гусиным клином тянулись мальчишки со всего села.

*

Лес, куда мы пришли, был глухой и темный. Высоченные сосны, дубы, карагачи с кривыми стволами, перевитыми цепкой порослью хмеля и дикого винограда, едва пропускал сквозь ветви дневной свет.

В лесу вдруг потемнело. Видно, низко проплыла туча.

— Будет дождь, — сказал Шаэн, прислушиваясь.

Мы первый раз в таком лесу и на все заглядывались. Кто-то громко и нараспев крикнул, и лес, словно передразнивая, подхватил этот крик и растянул долго-долго:

— А-о-у…

Ах ты, ябедник! Он не хуже наших гор. В долгу не остается. А ну, посмотрим, какой ты есть глашатай, каким наделен голосом.

Я выкрикнул какую-то несусветную брань, и лес незамедлительно, без стыда, подхватил мою ересь, повторил ее, растянув до бесконечности.

— Бесстыдник! — погрозил я неведомо кому, продолжая любоваться окружающим.

Был конец лета, и от высоких сосен, карагачей из глубины леса тянул сладкий дух первого опавшего листа.

Что-то грохнуло вверху, ухнуло. Лес подхватил, покатил дальше этот гром, вдесятеро увеличив его. Потом все притихло, ударила молния. Деревья, словно испугались, притихли. Воцарилась тишина, в которой хорошо были слышны первые удары капель…

Мы настороженно переглянулись. А что, если Шаэн обманул и привел нас сюда