Тоже сказал: обыкновенный! Хорош обыкновенный, если в нем, в этом ящике, столько музыкантов помещается. А нарядная полосатая труба, которая со своим огромным раструбом выходила в окно? Конечно, нарочно, чтобы мы обмерли от зависти от такой музыки. Вот тебе и обыкновенный граммофон!

На крыльце дома стояли Вард и Беник и наслаждались нашей завистью.

*

Гребень горы разделяет земли Нгера от узунларцев. Отсюда, становясь на самую макушку горы, я хорошо вижу как Нгер, так и Узунлар. Вижу все прилегающие к ним горы, лоскутки посевов, квадраты садов, прижавшиеся к лощинам косогоров. И зелень, кипящую зелень тутовников, которые росли повсюду, не считаясь, какая под ними земля, какой рельеф. Все годилось для тутового дерева, ничто ему не помеха: ни камень, ни крутизна.

Забираясь сюда, на эту каланчу, я чувствую себя каким-нибудь падишахом, обозревающим свои владения. Или скорее Трдат-такавором, о котором я где-то читал. Откуда взялось это чувство — стать падишахом или армянским царем Трдат-такавором — я не знаю. Пришло в голову, и все. Правда, мой падишах или Трдат-такавор совсем не были похожи на тех властелинов, какими они были. Они у меня добрее добрых. Никого из подданных не обижают, не притесняют, последним куском делятся с людьми. При них нет богатых и бедных. Все равные. Такие у меня цари. Даже «границы» между Нгером и Узунларом при них нет. Впрочем, «границы» этой давно нет. Ограничительные знаки — деревянные колья — давно сгнили, кое-где повытаскивали их ребятишки из озорства, но все равно «граница» эта есть. Ее знает каждый нгерец или узунларец наизусть.

Смотрю налево, где Нгер, направо — где Узунлар, и сердце наполняется неизъяснимым счастьем. Все мое, и Нгер, и Узунлар. Ведь я падишах, Трдат-такавор. И добрый-предобрый.

Было раннее утро, солнце только поднималось. Молла уже созывал с минарета мечети к утренней молитве.

— Бисмилла ир рахману рахим, — разносилось далеко.

В сумраке утра хорошо виден Узунлар. Но я и среди ночи отличил бы многие дома, назвал бы, кто под их крышей живет. В одном доме даже побывал. Я там кирва. Вот он, этот дом, где я крестил Али, моего маленького кирву, побратался с ним. Дом Боюк-киши, который я не спутаю ни с одним другим во всем Узунларе. Забегая вперед скажу: у Боюк-киши у самой границы был знаменитый фруктовый сад, который через низкий малонадежный плетень заманчиво зазывал нас к себе. Такие же малозащищенные сады были в Узунларе и у других соседей, также призывно манили нас, но из всех садов мы избрали сад Боюк-киши. Сад Боюк-киши, а не кого-нибудь другого стал ареной бесконечных ночных и дневных набегов, в которых, увы, принимал участие и я. Но об этом потом.

Конечно, и в Узунларе есть дома, на которые нельзя смотреть не зажмурив глаза. И там можно насчитать не один, не два десятка домов с резными петушками на коньках железных крыш. Но больше, конечно, бедных лачуг, как и у нас. Вот среди деревьев белыми веселыми окнами проглядывает халупа. Она особенно проглядывается вечером, когда окна ее изнутри освещаются светом керосинки. Это дом Мусы Караева, отца моего взрослого кирвы, Али, с которым мы волос закопали, побратавшись навсегда. Знать бы, как обошлась для большого Али его месть — это когда он припечатал ягодицу сына Абдуллы-бека «горячим каштаном» из пращи. А вон тот, что под соломенной крышей, скорее похожий на жалкий сарай, чем на дом, — хижина Качак-Наби. С этим домом соревнуется в бедности прижавшаяся к ней другая жалкая халупа, также похожая на сарай, — дом Кёр-оглы. А вот дом, где все говорит о прочном достатке. Его я с закрытыми глазами отличил бы среди десятка других. Это дом Абдуллы-бека, нгерского Вартазара.

Держу пари, что и у Вартазара, наверное, здесь есть кирва, а у Абдуллы-бека — в Нгере. Жить в Нгере или Узунларе и не иметь кирву в соседнем селе — это почти невозможно. Честное слово.

Только не делайте большие глаза, если после всех этих слов услышите вдруг воинственный клич нгерской ребятни, обращенный к Узунлару:

— Эй вы, соседи. Выходите. Вызываю один на один. На левую руку.

Зазывать соперника на левую руку после того, как мы побратались, волос закопали? Да, да, не удивляйтесь. Дружить и ссориться — и это было обыкновением тех дальних-дальних лет. Может быть, возраста. Иначе чем объяснить смысл наших опустошительных набегов на сады Боюк-киши, которого мы все любили?!

Прошу прощения, не задавайте наивных вопросов. Когда нам по девять-десять лет, не ищите в нас разумных решений, сейчас бы сказали, логических поступков. Где ей, логике этой, пастись, если в ночных налетах на сад Боюк-киши в числе громил значусь и я. Я — кирва сына Боюк-киши.

Можно было, конечно, об этом не заикнуться, кто нам судья. Но я ненавижу вранье и никогда не видел здравого смысла в нем. Худая правда всегда лучше доброй лжи. Но это между прочим, к слову пришлось!

Не следует забывать и другое: как бы мы ни любили Узунлар, ни имели в нем дружков, мы — нгерцы и, разумеется, Нгер свой любим больше, чем любое другое село, будь оно населено армянами или азербайджанцами.

Вызов нгерских ребят в воздухе не повисал. Узунларские ребята не прятались от нас в кусты. Не проходило и часа, как, на ходу воинственно засучивая рукава, стеной пошли к ограничительной линии и оттуда, стуча кулаками, посылали через «границу» свои воинственные крики.

В моей памяти не осталось ни одного кулачного боя между нгерской и узунларской ребятней, но красть друг у друга — крали. Ночные налеты и не только ночные на сады узунларцев — случались. По-прежнему плоды из садов Узунлара были нашим первым лакомством. Что было, то было. Наши узунларские друзья отвечали тем же. И для них краденые фрукты были первым их лакомством. Особенно если они из нгерских садов.

Сколько раз гонялись за нами разгневанные хозяева, заставая нас в садах? Сколько раз уносили мы ноги, убегая от преследователей, роняя краденые фрукты, на ходу подбирая их, громко хохоча.

Не забыть мне проклятий, посылавшихся нам вдогонку Боюк-киши, так и не опознавшим среди налетчиков своих любимчиков — внуков гончара Оана, меня и Аво.

Вы бы только послушали, какие ругательства извергал один только Боюк-киши. Вот никогда не думал, что добрейший Боюк-киши способен на такую роскошь:

— Чтоб вас разорвало, пустодомы несчастные. Хоть бы дали плодам созреть. Разбойники. Грабители. Нарветесь на дизентерию, сдохнете, сукины сыны. Я все равно вас из-под земли достану, отлуплю за мое почтение.

Но нам уже нипочем все эти угрозы. Дизентерией скорее заболеют