Беззвучный крик наполнил сознание Анны. Она не верила, отказывалась верить. Этого не могло быть!

Майкл вышел на улицу и закрыл за собой дверь. Он чувствовал, что сходит с ума. Все в этом Пуэбло было не так, и будь он проклят, если понимает хоть что-то. Он беспокоился за Анну, боялся, очень боялся за нее, за себя. Хотелось забиться в угол, выставив перед собой свое жалкое оружие, не смея пошевелиться, крикнуть, дышать. Он тряхнул головой, отгоняя наваждение, и посмотрел на дома, выстроившиеся вдоль шоссе, как шеренга мертвецов с пустыми глазницами окон и раззявленными ртами дверей. В любом из них могла быть Анна. Или чудовище из фильма ужасов.

Решительно, стараясь ни о чем не думать, Майкл пошел к следующему дому. Нужно осмотреть каждый. Один за другим. Все дома.

Если бы Анна могла кричать, возможно, ей было бы легче. Но она не могла и глотала ужас, не имея возможности выплеснуть его из себя, исторгнуть, как яд. Страшным пришельцем, возникшим на пороге, была София. Она и не она одновременно. То же самое платье, в котором она была на выпускном, эти воланы на плечах – ее платье, оно одно такое. Но скособоченная фигура, такая нескладная, неправильная, неестественная, не могла принадлежать ее сестре.

София несколько секунд стояла неподвижно, а потом медленно, раскачиваясь, стала спускаться.

Ступенька. Еще ступенька.

Она спускалось не спеша. Не спеша подошла и склонилась над Анной.

Она – ее младшая сестренка, каким-то образом превратившаяся в чудовище из ночных кошмаров: распухшее лицо; кожа, как пористое тесто; толстые губы; тупой, ничего не выражающий взгляд. Она опустилась на колени и уставилась на Анну широко раскрытыми глазами.

Подвал исчез. Голова стала пустой. И вдруг в этой пустоте возникли картины: заполненные спешащими людьми улицы Бурлингтона; знакомые лица; появились запахи – ее любимые духи, травяной чай; она увидела синее небо, подернутое редкими облаками; улыбающееся лицо мамы; разбитый стакан в луже молока – воспоминания свободно изливались из нее. Не было ни боли, ни страха. Анну охватила апатия. Чувства исчезали, меркли. Где-то на краю сознания она понимала, что ее грабят, забирают что-то такое, что она хранила в своем сердце, как драгоценность. Она стала резервуаром, из которого черпали воду. Особую воду. Но ей было уже все равно. Ни боли, ни радости – Анна исчезала, переставала воспринимать саму себя, захваченная и растворенная в мощном исходящем потоке.

К тому времени, как солнце окончательно скрылось за горизонтом, Майкл успел осмотреть около десятка домов. В некоторых, как и в первом, стулья и столы оказались намертво вросшими в пол, в других – свободно двигались. В одном доме на столе стояла ваза с цветами, наполовину заполненная водой. Когда Майкл перевернул ее, вода не вылилась, словно в вазе была не жидкость, а стекло. Он положил ее на стол, и по кромке воды лишь пробежала слабая рябь, а сама она, нарушая все законы физики, оставалась перпендикулярной полу.

Поток странностей притупил восприятие – постепенно Майкл начал привыкать к ним. Его наполнило ощущение нереальности происходящего. Вот он ходит по темному Пуэбло, один, среди пустых домов, ходит и зовет, как беспокойное привидение в готическом романе. И только ветер, летающий над полями, охотно отвечает ему.

Взошла луна. Ее свет, довольно яркий на улице, казалось, совсем не проникал в дома, так что Майкл вынужден был передвигаться на ощупь. Пару раз он оступался и чуть не вывихнул себе ногу, споткнувшись о перевернутый стул.

Как бы решительно он ни был настроен, выбора не оставалось – придется ждать утра. В темноте шансы обнаружить Анну стремились к нулю. Если, конечно, они вообще были, и девушка все еще находилась в Санта Ане, а не где-нибудь на Плутоне.

Он вернулся к машине. Прислушался и услышал, как отдается в барабанных перепонках гулкое биение сердца. Майкл открыл дверь, залез в кабину и заперся. Он будет ждать утра и утром продолжит поиски.

Он положил нож на приборную панель и закурил. В сгущающейся темноте огонек сигареты был единственным светом, кроме холодного белого сияния луны.

Сколько продолжалось это безумие, Анна не знала. Когда она вновь обрела способность ощущать и открыла глаза, рядом никого не было. Тело все так же отказывалось слушаться. Вместе с сознанием вернулся и страх. Она была уверена – что бы ни значили эти образы, эти картины из прошлого – из нее высасывали жизнь.

София. Но это не могла быть София. Она бы не стала.

Страшная усталость навалилась, словно бетонная плита. Анна пару раз моргнула, медленно и тяжело поднимая веки.

Она засыпала.

Майкл проснулся внезапно, разбуженный неясным ощущением тревоги. Откуда-то издалека доносились приглушенные раскаты грома. Он выпрямился в кресле и посмотрел в окно, на купающийся в лучах утреннего солнца Пуэбло. За ночь ничего не изменилось – дома оставались на своих местах; никаких посторонних звуков, кроме отдаленных громовых раскатов, слышно не было.

Гул далекой грозы медленно нарастал. Майкл замер и прислушался.

Низкий вибрирующий звук, из тех, от которых дрожат стекла и внутренности, сдавливающий голову и способный парализовать страхом любое живое существо. Он величественно прокатывался над равниной, словно волна, приближаясь к городку.

Майкл настороженно огляделся по сторонам, выискивая глазами грозовой фронт. Судя по всему, тот должен выглядеть как один из киношных вариантов конца света. Но горизонт был чист: прозрачное синее небо, небольшие белые облачка. Ни одного признака грозы не было, тем не менее, звук становился все громче.

«Черт, – подумал он. – А вот и концерт по нашим заявкам».

Грохот нарастал. Теперь он уже не производил впечатления отдаленной грозы. Обычно гром ассоциировался у Майкла со стуком тяжелых шестерен, которые катятся по металлическому полу, пока не упадут. Но этот звук был другим. Он был непрерывным. Низкий, дребезжащий рокот посреди залитой солнцем равнины. Все громче и громче.

Майкл болезненно относился к шуму. Особенно к звукам низкой частоты. Обычно достаточно заткнуть уши, чтобы оказаться в тишине, но звуки низких частот – совсем другое дело. Даже заткнув уши, ты продолжаешь слышать их. Они проходят прямо сквозь кожу, заставляя вибрировать в унисон кости и органы, и от этого нет спасения. От подобных звуков можно сойти с ума; он где-то читал, что иногда такое случается. И вот сейчас это может произойти и с ним.

Он почувствовал, как задрожали стекла в машине. «Тот торнадо, – подумал он с тревогой. – Похоже, он движется сюда». Шум все усиливался, в груди заныло. Барабанные перепонки вибрировали, жуткая тяжесть навалилась на голову. Майкл схватился за руль и приоткрыл рот, стараясь хотя бы как-то смягчить пытку.

Грохот оборвался неожиданно, будто захлопнули дверь. Только что воздух буквально на части разрывался, и вдруг полная тишина, как в подвале монастыря. В этой тишине голос Майкла прозвучал резко, как пистолетный выстрел.