Слезы счастья, которые катились из глаз Зеркальцева, были красными, зелеными, синими, и ему хотелось устремиться вслед за ракетами в небо, туда, где «Млечный Путь расцвел нежданно садом ослепительных планет», предвещая преображение мира, рождения в нем благодатного слова, появления чудесного небожителя.

И словно сбывалось его предчувствие – от палубы взмыл крутящийся серебристый клубок. Ударился в небесах о невидимую преграду. Будто разбился стеклянный сосуд, и из него во все стороны полетела серебристая дымка, вспыхивающая блестящая пыльца. В небе над озером возникло серебристое облако, и на нем проступило, из теней и света, лицо Голосевича, царя с серебряным лицом. Некоторое время мерцало, колебалось, а потом растворилось среди звезд и туманов.

На мачте зажегся яркий, как белая плазма, прожектор, превратив палубу в голубой чистый лед. На флагштоке, рядом с Андреевским стягом, взвился черно-золотой имперский стяг и шитый серебром штандарт с крестом и царской короной. В громкоговорителе грянул бравурный марш одного из императорских гвардейских полков. Зеркальцев не мог вспомнить, какого именно. И ему открылась природа женских голосов и смеха, которые иногда раздавались из нижних кают. На палубу бодро, улыбаясь и сияя свежими прекрасными лицами, выскочили четыре девушки, все стройные, легкие, в коротких юбках и сафьяновых сапожках, в гусарских ментиках, блестя киверами, вспыхивая обнаженными наголо саблями. Под звуки марша они стали маршировать, выделывая сложное, замысловатое дефиле, похожее на грациозный танец. То выбрасывали вперед свои прекрасные молодые ноги. То поднимали до подбородка розовые колени. То разом наклонялись, так что из-под коротких юбок становились видны их прелестные ягодицы. То садились на шпагат. То делали мостики, открывая свои батистовые полупрозрачные трусики. Вдруг начинали рубиться саблями, осыпая с клинков огни. То сбрасывали ментики, оставаясь в одних коротких топиках, блестя лучистыми бриллиантиками в пупках. Одна из девушек с васильковыми глазами и темными выгнутыми бровями, пролетая мимо Зеркальцева, послала ему воздушный поцелуй. И он среди озерной свежести ощутил теплый порыв душистого ветра, поднятого ее пролетающим телом, увидел, как блеснули перламутровые ноготки на ее серебристых руках.

Марш затих, и девушки, подобрав с палубы ментики, упорхнули в нижние каюты.

– Теперь мой выход, – торжественно произнес Голосевич.

На палубе в аметистовом круге света появилось кресло, резное, с позолотой, напоминавшее трон. Голосевич, величественно и мягко ступая, приблизился и встал, опершись о трон, словно позировал придворному портретисту XIX века. На нем вместо пиджака ладно сидел военный мундир и на плечах блестели эполеты. Охранник поднес и набросил ему на плечи горностаевую мантию, и белый мех с черными хвостиками стеклянно заволновался, растекаясь по палубе. Второй охранник поднес ему мегафон, и Голосевич направил его туда, где в сумерках, под погасшим небом столпились жители деревни Блюды.

– Мои верные подданные, – певуче и задушевно начал Голосевич, выдувая из мегафона идущие от сердца слова. – Да сбудется предсказание святого старца Тимофея, и вы, «лещ с тарелкой», встретили своего государя, «царя с серебряным лицом». Это я, ваш царь, приплыл к вам «по черной воде лбом вперед»…

Зеркальцев различал толпу на берегу, белые рубахи мужиков, голые ноги баб, поднятых колоколами из постелей. Ребятишки сновали у воды, черпая ее, словно надеялись ухватить погасшие цветные отражения.

– Вам послан судьбой дар первыми встретить своего государя и оказать ему верноподданные почести. За что вы будете отмечены особыми наградами и знаками империи. И первое, что я сделаю, заняв столь долгие годы пустующий трон, – подпишу указ о полном вашем прощении и прекращении всех уголовных дел, заведенных на вас за ваши разбои и пиратские нападения…

Толпа молча слушала, ловила прилетавшие через пространство воды округлые рокочущие звуки. Зеркальцев понимал, что является свидетелем неповторимого действа, которое позже войдет во все хрестоматии, описывающие воцарение нового русского монарха. Порывался достать телефон, чтобы связаться с родной радиостанцией и вести прямой репортаж о торжественном церемониале.

– Старец предвещал, что на «леща с тарелкой», то есть на вас, снизойдет благоразумие. То есть вы из пиратов и душегубов превратитесь в «разбойников благоразумных», коих есть царствие небесное и особое положение в империи. Отныне дарую вам право взимать пошлины с каждой проплывающей мимо ладьи, каждого торгового или военного корабля, с каждого паруса и весла, каждого парового котла либо дизельного двигателя. А на сим месте повелеваю воздвигнуть часовню, знаменующую нашу встречу. Деньги на построение часовни изыщите привычным для вас способом.

Зеркальцев увидел на берегу красноватую вспышку, услышал гулкий хлопок, и что-то больно хлестнуло его по руке. Он ухватился за ткань пиджака и извлек смятую свинцовую дробинку. Снова вспыхнуло и стукнуло в нескольких местах, дробь хлестнула по палубе, и Голосевич охнул, сбросил мантию и быстро отступил из аметистового пятна.

– Стреляют, изверги! В царя своего стреляют! Цареубийцы!

Зеркальцев видел, как на берегу в разных местах воспламенились красные ветряные факелы. Держащие их мужики запрыгивали в лодки, запускали моторы. И вот уже несколько лодок мчалось к яхте, красные комья огня отражались в воде, и были видны заостренные носы моторок, угрюмые лица мужиков, буруны воды, красной, как клюквенный сок.

– Запускай двигатель! Уходим! – крикнул капитану Голосевич. Капитан и сам, без приказа, поднимал якорную цепь, запускал двигатель. Яхта с места рванула, мощно пошла вперед. Но ее нагоняли моторки, охватывали с обоих бортов, брали в кольцо. Жутко трепетали факелы, роняя в воду расплавленную смолу. Били из лодок двустволки, осыпая яхту мелкой и крупной дробью.

Зеркальцев стоял у борта, вцепившись в поручень, с упоением наблюдая погоню. Ветер рвал ему волосы, у висков свистела дробь. Остроносые моторки скакали на бурунах, и были видны лица стрелков, поднимавших стволы, ловкие руки пиратов, готовивших абордажную снасть.

«Чудесно! Хорошо! Мой народ! И я, и я вместе с ним!» – Он набирал номер радиостанции, готовясь выйти в эфир.

Охранники выскочили на палубу с помповыми ружьями. С обоих бортов стреляли по лодкам.

Факел, вырванный выстрелом, полетел над водой, угасая в волнах, и было видно, как вильнула, взвилась подбитая моторка, и озеро шипело и гасло, утягивая в глубину преследователей.

Другая моторка приблизилась к яхте. Пират раскручивает над головой канатик с колючим якорьком. Но грохнуло помповое ружье, полетела на палубу гильза, а моторка с факелом пошла в сторону по широкой дуге, лишившись рулевого.

– Друзья мои, друзья мои! – Зеркальцев вел репортаж из центра сражения, видя, как скачут лодки, реют красные гривы факелов, гильзы прыгают по палубе, и вокруг ревут моторы, грохочут выстрелы, свистит картечь. – Друзья мои, уверяю вас, что «Вольво-ХС90» – это не только комфорт, дорогие отели, пирамиды или Парфенон за окном. ХС90 – это наша Святая Русь, разбойная, богомольная, сказочная. Это «лещ с тарелкой», который лупит по вам из дробовиков, и вы благодарны ему за это. За его удаль, за его лихость, за его стрельбу, и молите его: «Ну, попади, попади, лещ ты эдакий! Прямо в лоб, выставив который, я прибыл к вам по черной воде! Не страшно, не больно!» Да и какой русский не любит быстрой стрельбы. Вот, слышите, выстрел.