С решеньем не спеши, не отвергай души,

питаемой мольбою!

На утренней заре в росистом серебре

поблескивают травы.

Поют дрозды, звеня, но гонит страх меня

из ласковой дубравы.

Он душу истомил: вдруг я тебе не мил?

И горше нет отравы.

(Р. Дубровкин)

ТРЕТЬЕ,

в котором поэт благодарит Купидона за его милость: за то, что он разбудил в Целии любовь и отдал ее ему

На ту же мелодию

О щедрый бог любви, пожар в моей крови

погас бы без ответа,

Но вопреки себе ты внял моей мольбе,

врачуя сердце это!

Прошу тебя и впредь за сердцем присмотреть

влюбленного поэта!

Щемящую тоску из раны извлеку —

нет стрел ее жесточе.

Не в первый раз они мне омрачают дни

и отравляют ночи.

Прощайте, стыд и боль. О Целия, дозволь

твои увидеть очи!

Сойдут с полей снега, и вновь пестры луга,

сады цветут повсюду.

Пусть светит солнце, пусть бежит из сердца грусть —

весной я позабуду,

Как маялся в тоске от милой вдалеке,

и всех счастливей буду!

Блаженную звезду я в небесах найду,

лучом ее согретый.

Незрима для других, о чувствах дорогих

хранит она секреты.

Унынию чужда, алмазная звезда

всегда подскажет, где ты!

Взгляни по сторонам — земля открыта нам,

как дом гостеприимный.

На краткий срок она для счастья нам дана,

для доброты взаимной.

Так будем жить мечтой о красоте святой,

любви слагая гимны!

(Р. Дубровкин)

ЧЕТВЕРТОЕ,

в котором поэт описывает купание Целии и сверх того говорит о ее стройности, добронравии и красоте

Смотрю я сам не свой: завесой дымовой

бассейн окутан дальний.

К служителю иду и разъясненья жду:

откуда дым в купальне?

«Купалась, — был ответ, — там Целия, и нет

занятия похвальней!

Но так она страстна, так разгорячена,

что воды стали паром,

И как павлиний хвост, как семицветный мост,

пылают плечи жаром!»

«Ах, Целия моя! — в восторге крикнул я, —

люблю тебя недаром!

Как солнце над водой за облачной грядой

струит потоки света,

Так сквозь прозрачный газ, невидимый для глаз,

под стать речам поэта,

Тяжелых кос отлив течет, нетороплив, —

блажен, кто видел это!

И драгоценный крест, какого у невест

и во дворце не встретишь,

Сверкает на груди! — О Целия, сойди,

ты ярче солнца светишь!

Погаснет, как роса, других девиц краса,

а ты и не заметишь!»

(Р. Дубровкин)

ПЯТОЕ,

в котором поэт говорит о муках своей любви к Целии, сравнивая эту любовь то с мельницей, то с колоколом

Влюбился я едва и словно в жернова

попал по чьей-то воле:

Мой гнев, мою тоску в бесцветную муку

они перемололи.

Текучий груз несу: бежит по колесу

поток любовной боли.

Душа моя что медь — ей только бы греметь

и разливаться звоном.

Во все колокола трезвонить начала

любовь в стихе бессонном.

Но к грому не привык мой песенный язык

и отвечает стоном.

Стоцветно в хрустале на праздничном столе

играет отблеск рая.

Так сердце у меня от страстного огня

пылает, не сгорая.

Подобно хрусталю я пенюсь и киплю,

наполненный до края.

In eandem fere sententiam[96]

Судьба играет мной, что куклой на шнуре,

Без слов покорствую слепой ее игре,

Дрожу, как конопля в снедающем костре.

Твой облик неземной во сне и наяву

Преследует меня, подобно колдовству,

Не женщиной тебя — богиней назову!

(Р. Дубровкин)

ШЕСТОЕ,

в котором поэт горюет в разлуке с возлюбленной, тревожась за нее и сравнивая ее со своей душой

Страдалец во Христе в молитвах и посте

проводит жизнь земную,

А я стеной стою за Целию мою,

о ней одной ревную:

Не дай вам Бог узреть, как дьявол ловит в сеть

красавицу иную!

Печален мой удел — я сердцем оскудел

с возлюбленной в разлуке.

Куда пойду теперь? Кто мне откроет дверь?

Чьи обогреют руки?

Будь проклят скорбный час, разъединивший нас,

виновник этой муки!

Что странного, когда, веселости чужда,

душа о смерти просит?

Но смерти нет пока — лишь смертная тоска

отвергнутого косит.

Лишь смерть, как верный друг, спасение от мук

влюбленному приносит.

(Р. Дубровкин)

СЕДЬМОЕ,

в котором поэт описывает горюющую Целию

Рыданья соловья в лесу услышал я

задолго до заката,

Людской он проклял род: птенцов его, сирот,

пастух унес куда-то.

Так Целия в тот день, бесплотна, точно тень,

оплакивала брата.

Но от рассветных рос красней бутоны роз,

бесцветные вначале.

От чувственной тоски прекрасней лепестки,

поблекшие в печали.

Так Целии черты печатью красоты

прощанье увенчали.

От скорби роковой поникла головой,

на гроб роняя слезы.

Так смотрится в поток надломленный цветок,

когда стихают грозы.

Так бусинки росы в смиренные часы

дрожат на листьях розы.

(Р. Дубровкин)

ВОСЬМОЕ,

в котором поэт терзается беспричинными подозрениями

Покоя не найду, измаявшись в чаду

нелепых подозрений.

Не замолить греха ни пылкостью стиха,

ни жаром уверений:

За темный этот бред достойной казни нет —

я всех людей презренней!