— Вроде бы… — заглатывая воздух, ответил он на выдохе.

— Тогда давай, нечего валяться! — с этими словами Сытников метнулся назад к позиции, которую разворотило двумя прямыми попаданиями снарядов.

Шатаясь, Полынин встал. В голове гудело — это была уже вторая контузия, после того удара пули, что оборвала питающие кабели его боевой экипировки.

Боль в груди была ноющей, а значит, терпимой.

За соседней стеной, которую выстрелы башенных орудий БПМ превратили в иззубренный огрызок, раздался злой, кричащий голос Дугласа:

— Я тебе говорю, держим диспетчерскую башню, у основного посадочного места. Что? Да не знаю я, бой идет! Три планетарные машины сожгли, осталось еще четыре, по моим подсчетам, и до двух сотен пехоты. Сколько нас? Было двадцать три человека, сейчас не могу точно доложить, повторяю, идет бой! Нам поддержка нужна, мать вашу, докладывать я буду потом. Что? «Хоплит»? Его засыпало, сейчас, по-моему, на нем стоят два верхних этажа башни.

На несколько секунд в монологе Дугласа наступила пауза, а потом вновь послышался его голос, злой, надломленный:

— Спускай, что можешь! Наплюй ты на устав, гробани это посадочное место к чертям собачьим, чтобы мы знали — если подохнем, то не зря!.. Не дай им сесть на наши головы, слышишь?!.. Орбитальной бомбой в это блюдечко!.. Да, я отвечу! И тебе и остальным!..

Дальше слушать крик взводного у Антона не было ни сил, ни желания, ни времени. Пошатываясь, он подошел к развороченному бетонному брустверу, почти упал на него, опираясь локтями о выщербленный бетон, и начал стрелять по перебегающим внизу фигуркам.

Пока он валялся без сознания, «Хоплит», которого, по словам Дугласа, завалило в холле первого этажа, успел снести башню еще одной БПМ, и три оставшиеся планетарные машины, огрызаясь огнем, теперь отползали назад, за изгиб бетонной чаши стартопосадочного поля.

Под прикрытием длинных лающих очередей их башенных орудий на площадь перед диспетчерской высыпало около полусотни фигурок. Они бежали, стреляя на ходу, а засевшие в дымящем терминале поддерживали их плотным огнем, от которого на всех этажах башни повисли плотные облака едкой бетонной пыли. Пули секли стены, как хлещущий наискось проливной дождь, ответный огонь практически отсутствовал — в таком аду трудно заставить себя оторваться от пола, поднять голову навстречу летящему в тебя свинцу…

…Боковым зрением Полынин видел, как огрызаются короткими хоботками огня несколько окон на втором этаже здания, рядом с ним, матерясь, длинными очередями стрелял Паша, распластавшись в выбоине, которую проделал в их укреплении снаряд, выпущенный БПМ.

В голове стоял шум, из-за которого путались мысли, чувство страха истончилось, оно тоже тонуло в этом общем недомогании.

У Антона опять кончились патроны.

Вслепую он пошарил рукой по сторонам, но под разбитые в кровь пальцы попадался лишь острый бетонный щебень. Движения после контузии были вялыми, замедленными, в голове застряла мысль: конец…

У Сытникова тоже кончились патроны, и он начал отползать назад, к распечатанному кофру, но там еще предстояло повозиться, снаряжая пустой магазин.

— Пулемет, — хрипло проговорил Антон, не узнавая своего собственного голоса. В голове на несколько секунд прояснилось, и он сразу понял, что и как надо делать. — Паша, бери пулемет, он полный… — Негнущимися пальцами Полынин расстегнул подсумок и вытащил две оставшиеся после зачистки здания световые гранаты.

Фигурки внизу уже подползли под самое основание диспетчерской башни. Одну за другой Антон сжал сенсоры активации гранат и кинул их вниз, прямо под стену.

Ослепительное пламя двух световых взрывов полыхнуло, словно в полдень над Хабором внезапно взошло второе, яростно-белое солнце, которое сияло несколько секунд, заставив все окружающие предметы, углы зданий, обломки бетона, искореженные остовы сгоревших машин отбросить густые черные тени…

Внезапно наступила оглушительная тишина.

Именно оглушительная, потому что стих бесноватый огонь, знойный полдень будто бы замер, словно качели в вершине амплитуды, и вдруг…

Тонкий, голосящий крик порвал полотнище вязкой тишины, и, вторя ему, заорали десятки глоток, — люди внизу тыкались друг в друга: временная слепота и боль от светового ожога открытых участков кожи превратили их на несколько минут в бестолково копошащуюся массу…

Паше не нужно было объяснять, что настал его миг. Взрыв световых гранат не коснулся Сытникова, но, мельком взглянув на его лицо, Антон испугался — оно было белым, как лист бумаги, в чертах напряжена каждая жилка, кожа плотно обтянула выступившие скулы, а в глазах — мутный, черный морок смерти.

Откинутые сошки пулемета с царапающим лязгом легли на огрызок стены, и вниз, в копошащуюся массу ганианцев, ударила тугая непрерывная очередь.

Антон отполз на несколько шагов и сел, прислонясь спиной к стене, подле початого кофра с патронами, пытаясь побороть накатывающуюся волнами дурноту, оставшуюся после контузии. Собрав вокруг себя пустые автоматные магазины, он принялся набивать их патронами, обламывая ногти и окончательно сдирая кровоточащие подушечки пальцев.

Бой понемногу начал разгораться с новой силой, но пулемет Павла сделал свое дело — выкосил человек тридцать, и атака захлебнулась — те, кто избежал пули, теперь вслепую ползли назад, к тому пакгаузу, откуда возобновился вялый, прикрывающий их отступление огонь.

Первая атака была отбита…

* * *

Минут на двадцать наступило настоящее затишье.

— Жить будем… — Морок присел рядом с Антоном, откинул голову и вдруг захохотал — смех был громким, булькающим, истеричным, — это нервы понемногу отходили от кровавой пляски, что бушевала внизу минуту назад.

Антон же, наоборот, как будто набрал в рот воды и лишь продолжал монотонно набивать патронами пустые автоматные магазины, словно в этом занятии теперь заключался весь смысл его жизни.

Смех Павла оборвался так же внезапно, как начался.

— Ну, что ты, Антон, живые ведь… — он толкнул Полынина в плечо, протягивая уже прикуренную сигарету.

Антон взял ее и сказал:

— Паша, когда они полезут во второй раз, я буду снаряжать магазины и подавать тебе, а ты стреляй, чтобы без остановки. Потом поменяемся, ладно?

— Идет. Это ты верно просек. Как голова? Отходит?

— Понемногу… — Антон покривил душой. Внутри черепной коробки, казалось, ползают крупные мурашки, что-то клинило в мозгах после двух контузий, но признаваться в этом не хотелось. Не хотелось вообще ничего, кроме этой тишины — такой спокойной, благостной…

Внезапно рядом раздались шаги.

— Ну, герои, кто подпалил их гранатами, признавайтесь? — это был голос Дугласа.

«Живой…» — мысленно порадовался за него Антон.