— А может, карты кинешь, Фрид, а? — робко попросила Инночка подругу. Та гадала виртуозно, но крайне неохотно, а если не видела необходимости — то вообще не соглашалась.

— Хорошо. Только ответь мне сначала на один вопрос. Помнишь посиделки наши последние? Ты сказала, что у тебя кто-то есть, вернее — был, в декабре. А новый шеф в вашу богадельню пришел, если мне память не изменяет, уже весной. Ну, после Рождества — это точно. Нестыковочка, а Лучинина? Мне как врачу или адвокату…

— Только правду, я знаю. Нет, Фрид, зимой был совсем другой человек.

— И где он сейчас?

— Не знаю, — беспомощно сказала Инночка.

— Ладно, молчи, сейчас сама все узнаю.

Фрида встала, шаль, упавшая с правого плеча, волочилась за ней по полу, пока она шла по комнате к старинному, довоенному еще буфету, кисти мели паркет, пока она доставала темную шкатулку, из нее — яркий сверток, и только из ткани — толстую колоду крупных, непривычных и очень затрепанных карт.

— Гадать надо в новолуние, на голодный желудок и при свечах. С двумя первыми пунктами у нас кризис. А вот свечи мы зажжем, почему бы не зажечь… — Фрида чиркнула спичкой, потом, подобрав шаль, бесшумно скользнула к выключателю. Сразу стало загадочно.

Фрида перетасовала колоду, подсунула Инночке подснять: к себе, Ин, левой рукой к себе, — и начала бросать на стол карты: то по две, то по три, беря их то сверху, то снизу. Заявила, что получается полная чушь, задула и вновь зажгла свечи, принесла и поставила на стол стакан воды, снова попросила подснять…

— Ну что, Инночка, — медленно начала Фрида, глядя на пестрый от карт стол. — Любишь ты всем сердцем одного человека, только странный он какой-то… Как ни кину — все он со смертью под ручку ходит, и туман… Не ему свою судьбу решать, и не предначертана она заранее, кто-то вмешаться должен будет. А с тобой все просто: вот рядом крутятся два короля, с одним у тебя прошлое общее и никакого будущего. Скорее всего, Славик твой, бывший муженек никчемный. И от него неприятности, как гречка, мелкие, да острые. С ним ты разберешься сама…

— Закажу, что ли? — разлепила высохшие от волнения губы Инночка.

— Зачем — закажу? Бумаги какие-то вижу, в общем, оставит он тебя в покое, это точно, кишка у него тонка против тебя. А вот второй король… Твой шеф брюнет? Брюнет, значит… Знаешь, Лучинина, он тебе очень хорошее дело сделает, один раз сильно поможет, и на этом любовь его невозможная закончится, уйдет он к женщине другой навсегда… А баба-то эта — ведьма. Не смейся, не в смысле характера, а так, способная. Только он сам к ней подастся, погорюет по тебе — и подастся. Давай теперь подальше заглянем, на перспективку, так сказать… Слушай, обалдеть можно! Ты, Инночка, дочь родишь, очень талантливую и красивую. И вот, смотри, любимый человек с тобой рядом, от него, стало быть, девочка-то! Так, а это у нас что? Быть не может…

— Что, что? — переполошилась Инночка.

— Ничего, не кудахтай… Дай-ка я на воду взгляну. Хотя, ты знаешь, вода — она страшная врушка, просто так врет, не по злобе, а для интереса… — Фрида приговаривала низким своим, с хрипотцой, голосом, и качала стакан. Вода в стакане кружилась водоворотом. И глядя на это кружение, Инночка, успокоилась, бег сознания замедлился, и слышала она теперь только Фридин голос, через раз разбирая слова:

— Вижу человека, половины лица у него нет, то ли волосы длинные завесили, то ли еще что… А та половина, которая есть — печальная, без надежды. Нет, и тут чепуха какая-то… Э, да ты почти под гипнозом! Давай очухивайся. Не могу гадать нормально сегодня… И знаешь, Ин, почему? Я думаю, что во все, что с тобой будет, во все, ну, во многое, я сама замешана, поэтому и сказать ничего не могу путного. Как прибор, который искажает картину эксперимента, — помнишь физику? Ужасно поэтическое выражение. Я из всей школьной физики только его и помню.

Фрида бережно собрала карты, обернула пестрым шелковым лоскутом, положила в шкатулку и отнесла в буфет.

— Я только насчет ребенка не поняла, — очнулась, как будто вынырнула из-под толщи воды, Инночка. — Какой ребенок? Мне тридцать три в этом году, ты забыла?

— Люди в пятьдесят рожают… С ребенком как раз все понятно и однозначно. А вот остальное? Ты из всего вышесказанного много чего поняла? Лично я первый раз человеку гадаю и не понимаю, что говорю. Ладно. Понятно, непонятно… Ты запомни, что тут говорилось. Кто предупрежден, тот вооружен.

Фрида уселась и замолчала, глядя на Инночку. Та уже хотела поинтересоваться, почему это подруга стала похожа на ученую ворону: косит черным умным глазом и ничего не говорит. И вдруг вспомнила: за гадание надо заплатить деньги, сколько угодно, хоть две копейки, только не одной монеткой. И если бумажки даешь, хоть десять тысяч за предсказания платишь, все равно монетки быть должны, и обязательно не одна. Чтобы не прогадать, не спугнуть удачу…

Инночка вынула кошелек, достала, не глядя, пару купюр и высыпала всю мелочь. Тут же вспомнила, что плату гадалке в «руку не дают, на стол, где гадают, не кладут», и отправила содержимое ладони в пустой цветочный горшок на подоконнике.

— Фрид, а почему ты гаданием на жизнь не зарабатываешь? Угадываешь ты классно, это мы все знаем, актриса ты замечательная… Из образа иногда выпадаешь, но это даже органично. Я реально как под гипнозом была, хоть и все помню.

— Дура ты, Лучинина. Я, между прочим, за эту твою угадайку завтра с мигренью свалюсь, килограмм таблеток съем.

— Так, может, не надо было?

— Мне лучше знать, надо или не надо. Давай я тебе лучше стихотворение новое почитаю. Сегодня набросала, сыровато еще… Рабочее название «Сто лет одиночества».

Фрида привычно прикрыла глаза и стала медленно говорить низким, хрипловатым голосом:

Хоть раз попробовать писать не о себе.

Не о природе, и, конечно, не о вечном…

Тогда о чем? Эпиграфом к стрельбе

Об ангелах? О городе беспечном,

Чей вид любим пока через прицел,

А после лишь старинная гравюра

Закроет дырку на обоях мертвых тел

Пустых домов? Так черная фигура,

Причудливо переиначив свет,

Изменит вместе с тем, что видишь, голос…

Так к пристани седеющий корвет,

Оставив вновь непокоренным чертов полюс,

Устало подбредает. Капитан

Планирует продать предавший парус

Как раритет — частями, по кускам,

Да так, чтобы обиды не осталось.

А после мемуары — как судьбе

Сто лет подряд… Но неужели хочется

Писать о чем то, но не о себе

И о своем столетнем одиночестве?

— Знаешь, Фрид, — после довольно долгой паузы, когда слышно было лишь потрескивание свечей, сказала Инночка. — У меня просто картинки перед глазами мелькают, когда я твои стихи слушаю.

— Это такое настроение. Что у тебя, что у меня. Весна, пора любви, даже Катька наша вроде с кем-то серьезно кружит…