После гадания тревога, порожденная необычным во всех отношениях сном, отпустила Инночку. Дочка… И любимый человек будет рядом… Половина лица белая, половина черная — интересно, что это значит? Она сначала подумала, что имеется в виду Витка после драки, когда она намазала его бодягой. Потом вспомнила «…то ли волосами занавешено» — и вдруг ярко представила слегка склонившееся лицо Генки с упавшей на лицо длинной густой темной прядью. Таким, каким она его помнила, — волосы действительно скрыли бы половину лица…

— От кобеля своего возвращаешься? Как он там, целоваться ему не больно уже?

Инночка словно с разбега влетела в каменную стену: перед ней стоял бывший муж.

Она вздрогнула. Но не от страха, а от неожиданности. Славик… В принципе, этого следовало ожидать. Она бы на его месте тоже явилась, только гораздо раньше: уголовный кодекс еще никто не отменял.

— Здравствуй, Андреев. Судя по вступлению, ты не извиняться пришел?

— А чего это ты такая борзая? Защитничек-то у тебя никудышный, как выяснилось…

Он знает, что Виталий не подал заявление в милицию, решила Инночка. Он же трус, если бы думал, что ему грозит статья, он бы уже на брюхе своем толстом извивался, прощения бы просил.

— В слове борзая, ударение ставится на второй слог. Это собаки такие охотничьи, крупные и очень красивые. Ты не знал, Славик?

Славик опешил. Издевается. Вот дрянь, да она просто издевается!

— Славик, милый, не пыхти так. Вон, лицо покраснело. В твоем возрасте и при твоем весе мужчины склоны к инсульту.

Инночка попыталась его обойти, чтобы приблизиться к двери подъезда. Не тут-то было — он схватил ее двумя руками за отвороты куртки:

— Ах ты сука… Ты сейчас у меня… — Он явно наслаждался моментом, он любил, когда кто-то был полностью в его власти, он еще не почувствовал диссонанса. Диссонанс вносило полное отсутствие страха. Инночка его не боялась.

— Андреев, ты, смотрю, по-хорошему совсем не понимаешь. Во-первых, убери руки, на нас оглядываются.

Он отпустил воротник и удивился сам себе: раньше ни за что бы не отпустил. Но раньше она его беспрекословно слушалась.

Раньше она его действительно слушалась: сначала от любви, а потом — чтобы избежать скандала. Слушалась, потому, что так дешевле выйдет.

— Я тебе сейчас все популярно объясню, дорогой. Мои друзья и подруги, мои любовники и коллеги, слуги и собаки — все, все, все — это моя личная собственность. Моя жизнь. И ты, боров, не имеешь к ней никакого отношения. Ты что, всерьез думаешь, что можешь как-то влиять на меня? Слушай и запоминай: Виталий Валентинович не подал заявление в милицию только по моей просьбе и из цеховой солидарности, он руководитель дизайнерской конторы, в которой я работаю. Если еще раз сунешь свое рыло не в свое дело, я тебе торжественно обещаю: все, все кто крутятся в этом бизнесе в нашем маленьком городе, узнают, что Слава Андреев, душа компании и рубаха-парень, по пьяной лавочке распускает руки, избивает незнакомых людей и терроризирует бывшую жену и сына. И знаешь, что будет дальше?

Инночка стала остывать. Одно дело — отсутствие страха как токового, потому что сама себе приказала не бояться, а другое — осознание того, что противник понял, что ему самому следует бояться.

— От тебя откажутся все клиенты. Сначала высокопоставленные, самые денежные. Кому нужен сумасшедший дизайнер, который воюет с женщинами и детьми? А потом и все остальные клиенты. А за ними — друзья: мало ли что ты по пьяни выкинуть можешь? Кому такие друзья нужны… И останешься ты один. И без бизнеса. Вот так-то. Кончай пить и отстань от меня — и будет тебе счастье.

— Ведьма… Ты этого не сделаешь!

— Сделаю, Андреев, сделаю. И очень легко. Можно прямо сегодня. Позвоню кое-кому, поговорю о жизни. Катьке поплачусь, после чего тебе зеленого света в администрации не будет. Здесь, мой милый, не Москва, здесь скандалов не любят. Знаешь, есть такой старый еврейский анекдот: «…ложечки нашлись, а осадочек остался»? Репутацию себе годами нарабатываешь, а лишиться ее легко. Один неверный шаг… Ты его уже сделал. Сиди тихо, как мышь, и я промолчу. Оставлю все как есть. Ты меня понял?

И это его бывшая жена, чемпион по сглаживанию острых углов, готовая замять скандал любой ценой? Да она так с ним не разговаривала, когда дома со шлюхой застала…

— Хорошо. Я уйду.

— Это правильное решение. И не вздумай вернуться. — Инночка повернулась к нему спиной и спокойно пошла к своему подъезду.

Дверь ей открыл взъерошенный Сашка. Тоже мне, бином Ньютона, как говаривал Витка. Не надо быть гением, чтобы догадаться: Славик и сыну настроение испортить умудрился.

— Привет, сын. Папаша визит нанес?

— Ага. Мам, а как ты догадалась?

— Я не догадалась. Я его у подъезда встретила. Точнее, он меня встретил. Обозвал собачкой женского пола, но породу выбрал мной незаслуженно красивую — борзая. А я так, спаниелька несчастная. — Инночка явно развлекалась.

— Я что-то не пойму, — посерьезнел Сашка. — Он на тебя наезжал, что ли?

— А с тобой был предельно корректен?

— Ну да… Спросил тебя, я сказал, что тебя еще нет. И он давай мне тут перспективы радужные выдавать: в Англию учиться, туси-буси. Я ему — на хрена мне твоя Англия? У меня здесь школа, друзья, карате, мама, бабушка. Тут он вообще в дурь попер: типа настоящий мужик должен расти не среди юбок, стал городок этот свой вспоминать, и какое счастье, что он в институт учиться сюда приехал.

— Счастье — это да, — задумчиво сказала Инночка. — Счастье для его деревни Покровки просто непомерное. Его историческая родина такого счастья не заслуживает… А ты правда в Англии учиться не хочешь?

— Ты чего, мам? Совсем с ума сошла?

— Сойдешь тут с вами… Нет, ну другая страна, язык опять же. Язык тебе хорошо дается. Получишь достойное образование…

— Ма-ам? — Сашка почти заплакал от возмущения. — Мам, ну ты чего?

Инночка захохотала, обняла сына, разлохматила ему волосы:

— Дурачок ты у меня, Шурятина, хоть и умненький… Не забивай голову ерундой. В школе что?

— Да ничего, нормально все в школе. Я и забыл совсем! Самое главное: танцуй, мам!

— Это, простите, в каком это смысле — танцуй? — осторожно поинтересовалась Инночка, боясь поверить своему счастью.

— В прямом. Давай гопака, что ли…

— А рок-н-ролл тебе спортивный не дать? Или по башке твоей нахальной тебе не дать, а, Шурятина? Давай сюда письмо, немедленно!

— Ну, это не совсем письмо, — протянул Сашка, и у Инночки почему-то упало сердце. — Это скорее бандероль…

— Что?!

— Мам, ну чего ты распсиховалась? Сейчас принесу.

Через минуту он вернулся с объемным серым бумажным пакетом в руках. Почерк на конверте, обратный адрес — все то же. Она взяла пакет в руки — содержимое было распределено по объему неравномерно. Конечно, опять он ей рисует. Здорово! Если рисует, значит, делать нечего. Значит, затишье. Значит, он в безопасности.