— Матерь Божья, вы целы, Жан? — Людовик соскочил с коня и бросился ко мне.

— Цел… — со злостью бросил я. — Кто послал вас?

— Никто не посылал… — де Бурнонвиль пожал плечами. — Я следовал со своими людьми по распоряжению его высочества, а дорога идет мимо вашего поместья. Мы совершенно случайно заметили, что идет бой и вмешались. Кто на вас напал, Жан?

— Сейчас узнаю… — я приметил невдалеке судорожно пытающегося уползти одного из нападавших и шагнул к нему.

Опрокинул пинком на спину и вдруг узнал в нем второго, младшего сына Ульриха Гекеренвена…

Глава 10

В нападении на нас участвовало три с половиной десятка человек. Все фламандцы, все жители Гента и все члены патриотической организации «Свобода и справедливость». Партии, которой, как выяснилось после допроса пленных, руководил Ульрих Гекеренвен.

Сам Ульрих, явившись ко мне под предлогом благодарности, внимательно изучил поместье и схему охраны, благодаря чему, нападение было тщательно спланировано и организовано. Но, как бы ни странно это звучало, нас спасла одна из служанок, прибывших для ухода за мной дам.

Пока их госпожи развлекались с Уильямом и Деннисом, служанки предавались прелестям плотской любви со свободными от службы мосарабами. Постовых фламандцы тихо сняли из арбалетов и уже проникли за периметр, но тут, Денизе, так звали бдительную девицу, приспичило справить малую нужду. Он вышла из домика для челяди, куда из кордегардии переместилась свободная от службы смена, но увидев незваных гостей, не стала орать, а вернулась и сообщила все Альмейде. Энвер принял единственно верное решение и с оставшимися в живых бойцами, неожиданно ударил по нападающим, после чего стал пробиваться в особняк мне на помощь. И пробился, хотя по пути потерял одного из своих.

К тому времени, как прибыла нежданная помощь, у фламандцев на ногах оставалось всего десять человек. Четверых из них изрубили жандармы, один успел сбежать, а пятеро попали в плен.

Но это ничуть не радовало, так как победа нам досталась очень тяжелой ценой. Из мосарабов при мне остались всего трое, вместе с самим Альмейдой. Остальные погибли, как всегда, до конца выполняя свой долг.

Старшего Гекеренвена среди нападавших не оказалось, его схватили дома. Фламандец уже собирался скрыться, но совсем ненамного опоздал.

Тут же за всю семейку плотно взялись светские власти, но почти сразу же передали инквизиции, так как в деле оказались густо замешаны религиозные мотивы — по результатам обысков выяснилось, что мятежники почти поголовно увлекались ересями.

По большому счету, мне было плевать, что с ними будет дальше, но я все-таки решил поговорить с Ульрихом перед тем, как его превратят в кучку углей. Просто мотив его поступка, ну никак не хотел укладываться в голове. К подлости и коварству я уже привык давно, они меня не удивляют, но решение напасть на меня, после того как я спас всю семью Гекеренвена выглядит как идиотизм чистой воды. А на идиота Ульрих явно непохож. Значит тут что-то еще…

— Прошу вас… — стражник отворил покрытую пятнами ржавчины решетку и поднял повыше масляную лампу.

Пригнувшись, чтобы не ушибить голову об низкий потолок, я шагнул в камеру.

Ульрих лежал на кучке гнилой соломы, прикованный за железный ошейник цепью к стене. Судя по внешнему виду, уже успел сполна вкусить все прелести допросов с пристрастием и выглядел живым мертвецом. Пальцы на руках были похожи на кровяные сосиски, а правая нога вообще превратилась в одну сплошную синюшную опухшую болванку.

Когда я вошел, он даже не пошевелился.

Стражник извиняюще пожал плечами и легонько пнул фламандца по изувеченной ноге.

— А-а-а-ум… — утробно взвыв, Гекеренвен подскочил и сразу же забился в угол, закрывая голову руками в кандалах.

— Мне остаться? — с поклоном поинтересовался у меня надзиратель.

Кто решил навестить узника — он не знал, мало того, я сейчас совсем не выглядел дворянином, но как все служаки надзиратель интуитивно чувствовал, что гость стоит несоизмеримо выше в обществе.

— Выйди… — коротко приказал я и присел на услужливо поданный табурет перед Гекеренвеном.

— Ты!!! — наконец разобрав кто перед ним, с ненавистью прошипел фламандец. — Пришел насладиться моими страданиями, палач?

— И это тоже… — честно признался я. — Хотя, в первую очередь, хочу понять, зачем ты это сделал? Я спас от костра твоего сына, не стал вредить ни тебе ни твоей семье. Такова твоя благодарность? Зачем?

— Ты не поймешь… — обреченно прохрипел Гекеренвен.

— Я постараюсь. Говори.

— Я не хотел… — Ульрих отвел от меня взгляд. — Из чувства благодарности. А потом понял…

Фламандец сильно закашлялся и замолчал.

— Что потом? Ты же фактически обрек свою семью на смерть. Что тебя заставило пожертвовать ими? Думал, что покушение удастся? Но в случае моей смерти, твоего сына обязательно вернули бы обратно в инквизицию и казнили на костре. Ты должен был понимать это.

— По сравнению со свободой родины — это ничто… — едва слышно прошептал фламандец. — Я принес на алтарь все что у меня было. В том числе свою честь.

Я даже не нашелся, что ему сказать. Где-то глубоко внутри себя, я надеялся услышать от Гекеренвена, что-то оправдывающее его, но так и не услышал. Глупость вообще трудно понять, а если она замешана на слепом фанатизме — то вообще невозможно.

В общем, ничего кроме злости и разочарования визит в застенки инквизиции не принес. Я молча встал и шагнул к порогу.

— Прости… — послышался горячечный шепот за спиной.

«Бог простит…» — про себя ответил я и вышел из камеры.

После короткого разговора с фра Георгом, меня вывели из здания конгрегации через тайный выход.

Оглянувшись по сторонам, набросил капюшон плаща на голову и быстро пошел в стороны рыночной площади.

Трехдневная щетина на лице, слипшиеся в косицы волосы, вытертый до основания шерстяной плащ с капюшоном, короткий полинялый жакет, растянутые шоссы и короткие растоптанные сапоги. На широком поясе подвязана тощая мошна и висит длинный меч с простой гардой. Я вполне смахивал на безземельного обнищавшего дворянчика, так что затеряться в толпе не составило никакого труда.

А через двадцать минут, я уже стоял перед заведением, над входом в которое висела закопченная кривая вывеска с грубо намалеванной на ней бочкой.

Из открытых окон доносился глухой гомон, изредка перемежавшийся гоготом и женскими визгами. Рядом с входной дверью прямо в грязи распластался полуголый грязный мужик в одних шоссах, намертво прижимавший к груди пустую пивную кружку.

Улыбнувшись про себя воспоминаниям из своего недалекого прошлого, я перешагнул через порог. В нос сразу шибануло ядрёным смрадом из смеси запахов прокисшего пива, тухлятины, жареной рыбы и блевотины.