Ворота городища распахнулись, и под вой и причитание белобрысых и конопатых женщин карачаровцы и пленные въехали внутрь. Ото всех домов-полуземлянок бежали мужчины с рогатинами, копьями и луками. Но Одихмантьевич что-то просвистел, и они убрали оружие. На своем свистящем и шипящем языке он что-то сказал старикам, которые кучкой стояли на площади, и те покорно разошлись. Через некоторое время они вернулись. И стали бросать к ногам Бурушки медвежьи шкуры, шкурки белок, горностаев, куниц, а поверх всего кожаные мешочки с деньгами – это был выкуп за пленных.

Илья посмотрел монеты. Деньги арабского серебра были явно хазарские.

– Откуда серебро? – спросил Илья.

– Торгуем, – уклончиво ответил Одихмантьевич.

– Людьми? – спросил Илья, показывая на загоны и срубы, где горами лежали деревянные шейные колодки, в которых водили рабов. – Вот что я вам скажу, соловьевичи… – своим низким голосом пророкотал Илья. – Ваших пленников отпускаю без выкупа. Но вам зарок кладу: ежели опять хазарам людей ловить станете – вернусь и селение ваше все разорю и выжгу, а вас самих в полон отдам!

Ведуны-знахари наложили на выбитую глазницу Соловья какие-то снадобья, дали мазей с собою в дорогу, потому что Илья ночевать у них не стал. Это было бы уже верхом безрассудства. И так, когда знахари пользовали Соловья, отроки Ильи мечи держали обнаженными.

Сам Одихмантьевич о пощаде не просил, понимая, что эта просьба бессмысленна. Никто его не отпустит, потому что он самый важный залог тому, что на карачаровцев никто не нападет. Уж как бы врасплох ни были бы взяты воины Ильи, а перед тем, как погибнуть, полоснули бы Одихмантьевича по горлу ножом. То, что в те времена брали заложников, было общепринято: именно наличие заложников гарантировало безопасную дорогу от одного места в другое. Правда, редко кто возил таких, как вождь мерянский, знаменитый Соловей-разбойник. И везли его не до ближайшего селения, чтобы выменять на других заложников, но в сам стольный Киев-град.

О чем думали они в долгой дороге, у ночных костров – карачаровский сидень Илья и соловый вождь мери Одихмантьевич?

Мучась от головной боли, он не мог уснуть и единственным своим зеленым глазом рассматривал взявшего его в плен воина.

Илья был высок и крепок, во всей ухватке его, в манере сидеть на коне сквозила страшная сила. И вооружен он был не так, как все, кого видел прежде Одихмантьевич. Не так были одеты и вооружены варяги, не так и хазары. Не однажды смотрел разбойник плененный, как одевается и снаряжается Илья. Потому что не брезговал воитель частым умыванием и баней. Парился долго, будто век жил с вятичами или с мерей. Выбегал из бани багровый, голый и кидался в ледяную реку или колодец, ежели случалось мыться в каком селище либо городище. В бане хвощался вениками березовыми, дубовыми, можжевеловыми… Выл и стонал от наслаждения. Выйдя из бани, утирался, будто князь, холстинковым полотенцем и сидел-остывал на лавочке, привалясь широченной спиною своею к бревенчатой банной стене, – гора мышц, жилами перевитая. Темные густые кудри его были подстрижены в скобку, странен был гололицему мере молодой человек с густой кудрявою бородой и усами скобкой.

А встанет Илья – медведь медведем. Даже ходит раскачиваясь, как хозяин леса.

На распаренное тело свое надевал Илья посконную белую рубаху и узкие порты, как принято у славян. Но далее наряд его был воинским, здешним местам непривычным. Поверх сподней рубахи надевали отроки на Илью стеганый (вымоченный в соли и потому колом стоявший) тегилей, как это делали болгары и хазары. На ноги – сапоги с медными поножами, закрывавшими голень от удара – копьем ли, мечом ли, стрелою ли… А поверх тегилея – кольчугу диковинную, из многих колец сплетенную хитростно, – ее ни ножом, ни стрелою не возьмешь. Разве что ударом копья оглушишь, ребра переломишь… Но на тот случай надевал Илья поверх кольчуги панцирь кованый, спереди и сзади от любого удара защищавший. Голову покрывал черным клобуком, а как к бою готовился, вместо клобука надевал войлочную тафью с наушниками да шлем островерхий с назатыльником да с кольчугою, на шею свисавшею. Опускал стрелку, чтобы переносицу от меча защитить, а к передней части шлема крепил личину – навовсе в железо закованным оказывался. И перчатки у него были либо кольчужные, либо кожаные с металлическими бляшками. А чтобы не сомлеть в железном доспехе, набрасывал на плечи плащ легкой ткани заморской, с Востока дальнего ввезенный, как лазурь на солнце игравший. Отроки помогали Илье сесть в седло, так тяжел он был. Громадный конь его, с черною, чуть не до земли гривою, и тот приседал от тяжести всадника. Но когда со своей страшной тяжестью поднимался Бурушка в галоп, казалось, любую стену пробьет широкою своей грудью.

Удивляло Солового и то, что каждую свободную минуту, когда кони отдыхали или паслись, Илья обучал отроков, бился с ними и на кулачки, и на мечах, и на копьях. И каждый из его немногочисленной челяди превосходил всех известных Одихмантьевичу воинов. И каков же был Илья, если взять они его всем скопом не могли, а он ратился с ними не более чем в четверть силы, как с ребятами не то со щенками играючи. И при такой силе и тяжести был Илья резов и верток. Стрелы на лету хватал, а нож засапожный метал, как природный меря, – на полета шагов в денежку.

Присматривался через пламя костра вечернего и карачаровец Илья к пленнику своему, и хоть говорили они мало, а все друг про друга понимали. Понимал Илья, что соловый мурома Одихмантьевич не по своей воле оказался с родовыми землями на дороге проезжей, меж двух путей: «из варяг в греки» да «из варяг в Хазарию». Первый путь – по верховьям Волги да через переволоку на Днепровский путь – держали русы-варяги, а второй – по Волге – принадлежал хазарам, примучившим болгар камских. Самая граница владений хазарских подступала к родовым ловам и перевесям Одихмантьевым. Потому не мог он заниматься ни охотою, ни рыбною ловлею, ни бортничеством, а хлебопашеством и не умел никогда.

Стал Одихмантьевич рабов-челядинов для хазар и для варягов по окрестным селищам имать, из славянских поселений, болгарских, а более всего вятичей, что селились по землям муромским; да и своим корнем, мерянским да муромским, не побрезговал.

Рабов покупали и варяги и хазары. Везли их на юг в страны полуденные. Сказывали, самый большой рынок рабов в Итиле – столице хазарской, через которую и морские и караванные пути во все страны света пролегали, по Великому пути из Кордовы испанской в Пекин. Из Гардарики – страны русов, из Скандзы – в Багдад… На этот рынок свозили пленников со всей земли: от гор Уральских, из земли гузов, из племен печенегов, но более всего от языков славянских – вятичей с Оки и Волги, из земель кагана киевского. В старые времена торговали рабами только купцы из Хазарин, но потом торговлю эту частью перехватили у них варяги-русы. Те, что на ладьях своих по всем морям плавали. От моря темного Студеного до моря Чермного теплого, что до самого Царьграда катит волны свои. Однако и хазарских купцов, и русов было мало, налетали они дружинами небольшими и более скупали рабов у местных князей, чем сами ловили. Могли хазары на непокорных и большое войско привести. Одихмантьевич видал их не единожды. Были в тех войсках хазары разные: хазары белые и хазары черные, хазары-иудеи и хазары-тюрки, были и все народы в Хазарском каганате, дань Итилю платившие: и болгары, и печенеги, и вовсе незнаемые ясы, буртасы и даже неизвестно откуда приведенные готы черноморские, а уж мелких родов – не счесть… Как таким не покориться да не платить дани?