Села были славянские, а убитые – старики да несколько непогребенных воинов. Воины были полуодеты и безоружны – содрали с них оружие, что ли?

– Да и не было его! – сказал Илья, переворачивая на рассеченную спину молодого парня с удивленно раскрытыми глазами. – Не успели они справиться.

– Да ободрали с него оружие! – сказал гридень.

– Илья прав, – прошептал Соловый. – Он в одном сапоге. Обуться не успел. А так бы сапоги стащили – босой бы лежал.

– Ты-то уж знаешь! – под нос себе пробормотал гридень. – Тебе ль впервой мертвых разувать!

Соловый расслышал и усмехнулся.

– Кто, – спросил его Илья, – кто это набег творит? Хазары?

– Хазары так далеко не ходят теперь. Нет у них своей силы. Они других посылают. А полон – перекупают.

– Так кто?

– Канглы, – сказал Одихмантьевич, поднимая короткую стрелу.

– Кто-кто? – загомонили отроки.

– Печенеги? – спросил Илья. – Конно, изгоном идут на Киев?

– На Чернигов, – поправил Соловей. – Киев на левую руку от нас.

– Ну, что делать будем? – спросил Илья, когда оттащили из сожженного селища мертвецов и уложили рядком, не ведая, как погребать. Славяне были язычники. – Что делать будем?

– Силы наши малые, – сказал гридень. – Надо скорее в Киев весть подавать. А в драку лезть нам не след.

– А ты как думаешь, Одихмантьевич? – спросил Илья Солового, поскольку отроки были в боях небывальцы и только глазами хлопали, а совета подать не могли.

– Ты в Киев идешь? Ну и ступай себе, – ответил пленный. – Подымай там дружину княжескую да под Чернигов, ежели драться охота.

– Хорошо, когда канглы под Черниговом стоять будут, а коли изгоном возьмут? А коли и не возьмут, по селищам полон набрали – по этой дороге назад погонят. Пока дружина к Чернигову пойдет, они уже в Дикое поле уйдут, за Изюмский бугор, а там их не нагнать, полона не отбить!

– Тебя с твоими мальцами, – сказал Одихмантьевич, – канглы конями стопчут и не почуют, только головы ваши под копытами конскими треснут.

– На все воля Божия! – сказал Илья, поднимаясь в седло. – Бери, гридень, двух отроков, да скачите в Киев-град, а мы встречь канглы на Чернигов пойдем.

– А этого куды? – спросил гридень, кивая на Солового. – Ежели мне его вести, то двух отроков мало. Тут ночевки три-четыре будет – еще сбегет.

– Куда мне здесь бежать? – усмехнулся Одихмантьевич. – Мне и так полон, и эдак. – А про себя подумал: «Одно дело – с витязем, пленившим меня в бою, пред очи великого князя, кагана киевского, прибыть, иное – со слугою его на веревке, как собака, прибежать…»

– Я с тобой пойду, – сказал он Илье.

– Сбежит разбойник к печенегам! – заговорил гридень. – Непременно сбежит. Уж лучше его тут прикончить.

– Старый ты, а глупый, – сказал Одихмантьевич. – Только мне к дикарям этим в полон попасть недоставало! Для вас я – пленник, а для них – раб незнаемый!

– Все врет, собака! – закричал гридень. – Обманы пущает!

– Собака врет! – огрызнулся мурома. – А я дело говорю.

– Тогда поехали, – подытожил Илья. – И вы поспешайте! Пусть дружина под Чернигов идет. Непременно, печенеги там стоят. А ты не трус! – похвалил Илья разбойника муромского.

– Я с мечом ходил, когда ты еще за мамкину юбку держался, – не принял похвалы мурома.

– Вона! – удивился, поворачивая Бурушку на Черниговскую дорогу, на северо-запад, Илья. – А я думал, мы ровесники.

– «Ровесники», – передразнил его, становясь своим конем рядом ко стремени, Одихмантьевич. – Я тебя вдвое старше. Я Хельги Великую помню! Когда она ловам да перевесям рубежи устанавливала, я уже воином был.

– А какая она была? – спросил Илья.

– Хельги-то? – переспросил Одихмантьевич. – Истинно княгиня Великая! Во всем княгиня.

Он припомнил летнее утро, когда вместе с родичами и других родов воинами они долго шли лесами и сплавлялись по рекам к городищу, в котором их ждала княгиня.

Закованные в латы варяги стояли, опираясь на громадные двуручные мечи, на топоры с длинными рукоятями. Грозно вздымались их шлемы. Сильно схожие с ними были вон русов и славян. Только славянские воины, или, как они сами себя именовали, храбры, были одеты чуть пестрее и подешевле. Шлемы у них были деревянные, кожей обитые, охрой выкрашенные. Были тут и хазары черноглазые – наемники, в меховых шапках и конно, с косами, на спину откинутыми, как у женщин, были и готы крымские в шлемах блестящих греческих.

Никогда, ни прежде, ни после, Одихмантьевич такой дружины не видывал.

Прямо на поле перед городищем были накрыты столы широкие, всякими яствами уставленные. Трубачи проревели в трубы позлащенные, и Дружининки и гости уселись на лавки за столы. Вот тогда из ворот городища вышла княгиня. Было в ее фигуре в княжеском корзно, которое украшала только одна серебряная фибула-застежка, в бледном лице, что казалось белее повойника, что-то такое строго-величественное, что все воины примолкли и поднялись, не сговариваясь. Княгиня жестом пригласила всех сесть и поклонилась.

– Князь вас потчует во здравие! – сказала она звонко.

И только тут многие обратили внимание на то, что рядом с ней стоит князь Святослав, совсем мальчонка, – матери, невысокой, ниже плеча. Но и на его лице была та же строгая княжеская печать. Прямо и твердо глядели широко открытые серые глаза, и держался он как мужчина и как воин.

Он сел на высокое место во главе стола. Он первым поднял чару с медом, приветствуя разноплеменных воинов. Но слово сказала стоящая рядом с ним мать-княгиня. Коротко было слово, и не запомнил его тогда плохо понимавший славянскую речь Одихмантьевич, однако смысл понял и до сего дня в душе сохранил.

Было в том слове пожелание счастья и мира, добра и справедливости, было и объяснение, зачем позваны сюда разных языков люди. Одну державу, живущую по правде истинной, призывала создать Великая Хельги, где каждый будет в уделе своем покоен и благополучен и от врагов защищаем…

Долго кричали воины здравицы Великой Хельги, чтобы и за стенами города, куда ушла она, ибо не пристало женщине и ребенку пировать с мужчинами, слышала она их.

Потому и принимали беспрекословно все границы, все ловы и перевеси, которые устанавливала Великая Хельги. И хоть многим сие казалось утеснением, однако соглашались, понимая: хоть и тесно, да справедливо. Особенно же по нраву пришлись погосты, которые устанавливала Хельги по разным землям и странам, чтобы сидел в погосте тиун княжеский, принимал по счету дань с племен окрестных, а не шастал князь, как волчара, со стаей дружинников по городищам и весям, лихоимствовал да грабил, как тать, да брал, что ему глянется, а дружинники девок скоромили да бражничали, точно не в своем уделе, а в стране вражеской, и не дань берут законную, а грабят что ни попадя.