– И вы думаете, что сможете остаться его женой – я имеюв виду, если он будет баллотироваться?

– Я не знаю. Это будет настоящее предательство с егостороны. Но все возможно. Конечно, если я сойду с ума или если он свяжет меня изапрет в шкафу, я останусь с ним. Он сможет сказать окружающим, что я впала вспячку.

Питер улыбнулся, расплатился за неожиданно дешевый завтрак,и они не спеша вышли из ресторана, держась за руки.

– Если он так поступит, то я снова приду васспасать, – усмехнувшись сказал он.

Они уселись на низкой пристани, болтая ногами. На нем всееще была белая рубашка и брюки от костюма, что рядом с шортами и голыми ногамиОливии выглядело несколько смешно.

– Так вот ради чего вы приехали? – спросила она,кладя голову ему на плечо. – Чтобы спасти меня?

На лице ее было написано удовольствие. Уже много лет ееникто не спасал, и это был достойный жест.

– Я думал, что я… вы знаете, вам грозила опасность. Яимею в виду похитителя или террориста – в общем, того парня в белой рубашке,который пошел за вами на Вандомской площади. Он показался мне оченьподозрительным типом, и я решил, что самое время вас спасать.

Питер улыбался, купаясь в лучах горячего солнца. Они сиделирядышком, словно загорающие дети.

– Мне нравится такая погода, – сказала она ипредложила вернуться на побережье. – Мы можем пойти в гостиницу,переодеться и искупаться.

Питер только рассмеялся. Его наряд явно не подходил дляплавания.

– А мы можем купить вам шорты или плавки. Стыдноупускать такую погоду.

Питер задумчиво посмотрел на нее. Конечно, было стыдноупускать множество всего, помимо погоды, но существовали определенные границы,выходить за которые было нельзя.

– Я должен возвращаться в Париж. На дорогу сюда япотратил почти десять часов.

– Не будьте смешным. Неужели вы проделали такой путьтолько ради завтрака со мной? Кроме того, вам нечего делать в Париже, кроме какждать звонка от Сушара, который может и вовсе не объявиться сегодня. Вы можетепозвонить в «Ритц» и оставить сообщение или связаться с ним отсюда.

– Да, вы хорошо придумали, – сказал он, смеясь надтем, как быстро она расправилась с его обязанностями.

– Возьмите номер в гостинице, где я живу, а завтра мыоба отсюда уедем, – продолжала Оливия как ни в чем не бывало. Она явнорешила отложить свой отъезд еще на день, но Питер вовсе не был уверен в том,что должен позволять ей это, хотя ее приглашение было более чем соблазнительно.

– А вам не кажется, что стоит по крайней мере позвонитьему? – тихо спросил Питер.

Они шли по берегу – рука в руке – под палящим солнцем. Онпосмотрел на сияющую Оливию и понял, что никогда еще в жизни не испытывал такойсвободы.

– Это совершенно ни к чему, – ответила она безтени раскаяния. – Подумайте, какую рекламу он на этом заработает, сколькосочувствия и внимания перепадет на его долю! Такие вещи портить нельзя.

– Вы слишком долго вращались в политическихкругах, – неожиданно для себя самого рассмеялся Питер, садясь на песок.Оливия растянулась рядом с ним. К этому моменту он уже избавился от туфель иносков, держа их в руках и чувствуя себя настоящим лодырем. – Вы самимыслите как политик.

– Ничего подобного. Даже в самых худших своихпроявлениях я не настолько плоха. Мне ничего не нужно. Единственное, что мнехотелось иметь, я потеряла. И теперь у меня больше ничего не осталось.

Это была самая печальная фраза, которую когда-либо слышалПитер. Нетрудно было догадаться, что Оливия говорит о своем ребенке.

– В один прекрасный день у вас может появиться еще одинребенок, Оливия. – Питер говорил тихо. Она лежала на песке с закрытымиглазами, как будто таким образом можно было спрятаться от боли. Но в уголкахглаз Оливии блестели слезы, и Питер осторожно вытер их. – Наверное, этобыло ужасно… Мне так жаль вас…

Ему хотелось заплакать вместе с ней, крепко обнять иизбавить ее от всей той боли, которую она испытала за последние шесть лет. Но,глядя на нее, Питер чувствовал, что не в состоянии ей помочь.

– Это было ужасно! – прошептала она, не открываяглаз. – Спасибо вам, Питер… за то, что вы мой друг… за то, что вы здесь.

Оливия открыла глаза и посмотрела на него. Взгляды ихвстретились – и встретились надолго. Ему пришлось преодолеть немалоерасстояние, чтобы доехать до нее, и, внезапно оказавшись вдвоем в этоймаленькой французской деревушке, скрытые ото всех посторонних глаз, они вдругпоняли, что нужны друг другу – настолько, насколько возможно, насколько у ниххватит смелости. Опершись на локоть, Питер разглядывал ее и думал, что никогданичего подобного ни к кому не испытывал и никогда не знал женщину, хоть немногопохожую на нее. И он чувствовал, что не может думать ни о ком и ни о чем, кроменее.

– Я хочу быть с вами, – тихо повторял он, гладяпальцами ее лицо и губы, – и я имею на это право. Что со мной? Все какбудто в первый раз.

Питер ощущал почти физическую боль от ее присутствия, и темне менее Оливия была своего рода бальзамом, способным заживить его раны. Он непонимал, что с ним происходит, но это было сладостное и неповторимое ощущение.

– Я знаю это, – просто сказала она. Нутром, душой,сердцем – она знала о нем все. – Но я от вас ничего не жду. Вы уже сделалидля меня больше, чем кто-либо другой в последние десять лет. Я не могу проситьо чем-то еще… и я не хочу, чтобы вы были несчастны, – добавила она,печально глядя на него. В какой-то степени она знала о жизни больше, чемон, – о скорби, потерях, о боли, но главным образом – о предательстве.

Ш-ш-ш!.. – прошептал Питер, прикладывая палец к еегубам. Потом он наклонился, обнял ее и поцеловал. Их здесь никто не могувидеть, остановить или сфотографировать. Никому не было дела до того, чем онизанимаются. Казалось, все те предрассудки и препятствия, которые они привезли ссобой, смыла морская волна, накатывавшаяся на песчаный берег. Их дети, ихсупруги, их воспоминания, их жизни. Все это потеряло значение в тот момент,когда он коснулся ее губ своими со всей страстностью, которая в течение многихлет была заперта в самом дальнем уголке его души. Они долго лежали в объятияхдруг друга, и "поцелуи Оливии были столь же горячими, что и его, и виднобыло, что ее душа еще более истосковалась по нежности. Прошло много времени,прежде чем они вспомнили, где они, и заставили себя оторваться друг от друга.Улыбки осветили их потрясенные лица.

– Я тебя люблю, Оливия, – задыхаясь, произнесПитер. Он первый нашел в себе силы заговорить, тесно-тесно прижав ее к себе иглядя в безоблачное небо. – Тебе это может показаться диким, потому что мызнакомы всего два дня, но у меня такое чувство, что я знаю тебя всю жизнь. Я неимею права говорить тебе об этом… но я тебя люблю.