– Кто это сделал?! – обезумевший старик схватил за ворот следователя.

– Не знаем, но мы найдем, – следователь с силой убрал с себя руки Ивана Ивановича.

– Мы обязательно его найдем, – твердо проговорил полковник Грищенко.

– Боже! За что?! – запричитал старик. – За что же мне такое наказание?! Зачем же мне вообще здесь находиться?! Видеть все это?! И жить дальше!

– Воды с успокоительным, – распорядился начальник уголовного розыска.

Капитан Благовещенский, который сидел рядом с Иваном Ивановичем на заднем сиденье «уазика» – такой же огромный, как и старший лейтенант Картузов, – принес из патрульного автомобиля пластмассовую кружку, от которой помимо лекарства еще несло каким-то дешевым спиртным.

– Выпейте, – полковник Грищенко взял у Благовещенского кружку и сам преподнес ее к рукам старика.

Тот обхватил ладони начальника уголовного розыска своими дрожащими руками, приложился сухими губами к краю кружки и сделал пару глотков.

– Вы понимаете, что нам надо составить протокол? – начал Грищенко.

– Да-да, – уже немного успокоившись, согласился Иван Иванович.

– Вот описание, – начальник угрозыска достал из кожаного планшета папку, а из нее – документы. – Будете читать?

– Что это? – будто ничего до этого не слышал, спросил Иван Иванович.

– Описание места, времени. Предположительные действия, которые были совершены с вашей…

– О господи! – простонал Иван Иванович.

– Описание положение тела, – запнулся Грищенко. – Пейте же!

Полковник полиции увидел, как старик слабеет, и насильно влил ему в рот еще немного жидкости из пластмассовой кружки.

– Увольте, – слабым голосом произнес Иван Иванович.

– Так вы будете читать? – не унимался Грищенко.

– О, нет, – едва промямлил старик.

Иван Иванович увидел страшные слова – «смерть наступила в результате…».

– Просто подпишите на каждой странице, – спокойно сказал Грищенко и протянул старику ручку.

Убитый горем Иван Иванович, у которого была дальнозоркость, держал бумаги чуть ли не на вытянутой руке и на папке, лежащей на кожаном планшете, подписывал страницы.

– Зачем же теперь жить… – шептали его губы.

Иван Иванович боялся вглядываться в то, что сообщали буквы – как умерла, какие муки перенесла его единственная доченька, его единственная отрада на этом свете, его надежда и наследница.

И он, конечно, не заметил, что между страницами протокола опознания находилась страница, взятая совершенно из другого документа, – генеральная доверенность на квартиру, выданная на неизвестное Ивану Ивановичу имя – Аслан Шахмарданович Джамалутдинов, оформленная задним числом, примерно за полтора месяца до произошедшего.

Имея на руках этот документ, Аслан мог делать с квартирой Прохоровых все, что угодно: дарить, продавать, сдавать внаем.

Как только бумаги были подписаны, Грищенко спрятал их в папку, а папку – в планшет, который застегнул щелчком металлического держателя, затем вежливо забрал из руки старика ручку и спрятал ее в нагрудный карман кителя.

– Вы прощаться будете? – поинтересовался он казенным тоном.

– Извините, что?

– Мы сейчас ее заберем. И вы долго ее не увидите – экспертизы, вскрытие. Будет лежать в морге, когда еще до похорон дело дойдет. Пока мы еще ее вам выдадим…

– Конечно, конечно, я понимаю, – пробормотал Иван Иванович.

– Тогда мы вас оставим одних, чтобы не мешать, – начальник уголовного розыска изобразил на лице выражение соболезнования. – Эй, все отошли! Картузов! Благовещенский! И вы, товарищ капитан, – обратился он к следователю, – вернитесь к машинам. Дайте человеку побыть с дочерью.

Полицейские послушно углубились в лес.

Иван Иванович остался один на тропинке. Перед ним лежала укрытая черной пленкой его дочка. Он довольно продолжительное время смотрел на лесопарк, тропинку, Марию, и ему вдруг показалось, что это просто какой-то дурной сон. Ему казалось, что вот он сейчас проснется, и все будет по-прежнему. Он откроет глаза и увидит полки книг, почувствует запах кофе, который доносится из кухни. Услышит звонкий и веселый голос: «Папа, ты проснулся?» Он потянется, высунув ноги из-под одеяла, а Маша снова скажет:

– С добрым утром! Кофе со сливками или без?

– Сегодня я хочу без… – капризно ответит Иван Иванович.

И она прикатит ему тележку с подносом, на котором будет стоять серебряный кофейник, чашечка, ложечка – набор, когда-то принадлежавший русскому дворянскому роду Богатыревых. А на белом блюдечке будет лежать любимая пышка с капелькой сливового повидла посредине. Только его Машенька умела так замечательно печь пышки. Ее научила мама, которая давно умерла от пневмонии. И у Машеньки эти пышки выходили ничуть не хуже…

Но страшный сон не проходил. Никто не говорил Ивану Ивановичу «с добрым утром». Перед ним была глухая страшная ночь, и в свете одиноко торчащего прожектора вырисовывалась ужасная картина, которую разум Ивана Ивановича просто отказывался воспринимать.

Пошатываясь, он медленно подошел к телу дочери, грохнулся на колени и заплакал, уткнувшись головой в холодную, усыпанную каплями дождя и росы пленку.

– Что же это? Как же так?

Прошло несколько минут, а старик все так же лежал ниц перед своей Машенькой. К нему подошли двое полицейских – пора было уезжать.

– Зачем же мне теперь жить…

– Ну, тихо, тихо, папаша, – сочувственно сказал капитан Благовещенский.

– Ну, правда, не надо так убиваться, – произнес грузный старлей Картузов. – Будет уже. Давайте, пройдетесь с нами.

Благовещенский попытался поднять Ивана Ивановича с земли. Тот обернулся и обнял капитана полиции за бычью шею и еще сильней затрясся от рыданий:

– Зачем же… Я просто не хочу жить…

– А у вас, папаша, ремень есть, – вдруг сказал капитан Благовещенский.

Не дожидаясь ответа, его руки ощупали пояс старика.

– Есть, это хорошо.

Благовещенский ловко расстегнул ремень, с силой вытянул его из штанов.

– Что же это? – промямлил старик.

– Ничего, спокойно. Мы вам поможем, – сказал старший лейтенант Картузов.

Он оторвал старика от капитана Благовещенского, отточенным приемом отвел сухие руки Ивана Ивановича назад, так, чтобы ничего не хрустнуло и не сломалось. Голова бывшего учителя истории оказалась на уровне выпирающего живота капитана Благовещенского.

– Ты же, папаша, сам сказал, что жить не хочешь, – не дав старику сообразить, что происходит, Благовещенский быстро накинул ему на шею его же ремень и таким же стремительным движением затянул петлю.