и талантливых конечно стремилось расширить круг своей деятельности. Они решились издавать журнал. Граф Блудов составил программу[58]. Подготовили несколько статей: Батюшков и Уваров – о греческой Антологии[59]; граф Блудов – о русских пословицах и несколько др. – Граф Каподистрия, по отношениям своим к «Обществу», обещал доставлять редакции политические статьи и современные сведения о ходе европейских дел. Но граф Блудов уехал советником посольства в Лондон (1818 г.); Дашков, более других настойчивый и практический для приведения в исполнение подобного предприятия, около того же времени отправился в Константинополь; явились еще другие непредвиденные в каждом журнальном деле обстоятельства и предположение не осуществилось. Самое общество стало собираться реже, а вскоре (в конце 1818 г.) и совсем смолкло. Остались, однако, неизменными на всю жизнь связи, скреплявшие арзамасцев между собою, по крайней мере большую часть из них, да имена, которыми они впоследствии назывались в своем кругу и часто подписывались в письмах и под литературными статьями.

Незаметно подкрадывается новое поколение, являются новые идеи, новое направление умов. Как бы взамен «Арзамасу» основалось общество «Соревнователей просвещения и благотворительности»; но издаваемый им журнал не имел единства убеждений; члены были слишком разрознены и часто отличались противоположными воззрениями; а потому выражения общего их направления должно искать уже в других обществах, не всегда литературных, явных и тайных: это направление оставило по себе след кровавый…

Время «Арзамаса» по словам Дмитрия Николаевича, было счастливейшее время в жизни. Это подтверждается также его мыслями и заметками, которые он набрасывал на лоскутки бумаги, большей частью карандашом, в разное время, когда они приходили ему в голову. Вот, что он писал в эту эпоху: «Счастливое расположение души, когда мы любим всех. Спаситель сказал: любите своих врагов! открывая нам тайну как найти рай и в сем мире». Семейное счастье Блудовых не омрачалось ни малейшей тенью. «В детях все будущее родителей; они их воплощенная надежда. Не знаю, кто сказал это; и сказал ли правду! При взгляде на детей, когда все ощущения исчезают в удовольствии их видеть и когда сердце трепещет от нежности, отец узнает, что есть наслаждение настоящей минуты, а часто он и боится подумать о будущем!» Дружба самая искренняя, самая бескорыстная с Жуковским и Карамзиным[60] была для него источником иного рода радостей. Для точности определения мы должны, однако, заметить, что в их взаимных сношениях существовал некоторый оттенок, который налагали различие в летах и привычка обращения с первой молодости; таким образом Жуковский и Блудов были между собой на-ты, а Карамзину говорили – вы. «О, Жуковский, – писал Блудов, – если бы я не имел к тебе чувства дружбы, того чувства, в котором все сливается, и почтение к благородной душе твоей, чистой от всех порочных побуждений, и бесценное ощущение твоей любви, и наконец воспоминание первых лет и надежд, – Жуковский, я все бы еще любил тебя за минуты, в которые оживляюсь твоими стихами, как увядающий цветок возвращенным свежим воздухом. Два дни я страдал нравственной болезнью, и эту болезнь можно назвать каменной, ибо в ней все способности души и ума каменеют; мне казалось, что я утопаю в какой-то пустоте и тщетно ищу в ней себя; но случай привел мне на память твои стихи и я почувствовал свое сердце. Очаровательная музыка! Тобой я буду лечиться от новой тарантулы, которая не дает смерти, но отнимает жизнь».

Одинаковый образ мыслей, одни и те же стремления в жизни связывали тесно эти три личности. Возьмите на выдержку из их сочинений того времени любое место, которое бы только носило отпечаток чувств и отличалось полнотой мысли, – тоже стремление: «жить для добра, для истины, которая одна служит основой счастья и просвещения». Карамзин, в письме своем к Тургеневу, говорит: «Жить есть не писать истории, не писать трагедии или комедии, а как можно лучше мыслить, чувствовать, действовать, любить добро, возвышаться душой к его источнику; все другое, любезный мой приятель, есть шелуха, не исключая моих восьми или девяти томов; чем долее живем, тем более объясняется для нас цель жизни и совершенство ее: страсти должны не счастливить, а разрабатывать душу… любите добро, а что есть добро, спрашивайте у совести». Вот, что писал Жуковский к тому же А.И. Тургеневу (1812 г. 4 августа). Помнишь ли, что говорит Миллер? Iesen ist nichts, lesen und denken – etwas; lesen, denken und fühlen – die Vollkommenheit[61]. На место lesen поставить leben… и далее, «великие мысли усовершенствуют великие чувства, удерживают их на полете: произведение всего этого – счастье». Приводим наконец выписку из письма Блудова к жене: «Правда! Правда! Она лучше всего в мире. Служение ей – служение Богу, и я молю Его, чтобы наши дети во всю свою жизнь были ее обожателями, исповедниками, а будет нужно и страдальцами».

Ко времени «Арзамаса» принадлежит и 2-я часть «Спящих дев – Вадим», посвященный Блудову. Жуковский в своем посвящении говорит:

«Вадим мой рос в твоих глазах,

Твой вкус был мне учитель,

В моих запутанных стихах,

Как тайный вождь – хранитель,

Он путь мне к цели проложил».

Глава шестая

Пребывание Государя в Москве. Престолонаследие. Блудов при графе Каподистрия; Жуковский при великой княгине Александре Федоровне; Полетика. Отправление Блудова в Лондон; особое поручение. Возрастающее неудовольствие иностранных держав против России. Восстание Испанских колоний служит началом восстания народов. Отношения комиссаров к Наполеону на острове Св. Елены. Депеши и журнальные статьи Блудова. Болезнь его; отъезд. Перевод и издание дипломатических актов; цель и сотрудники.

В конце 1817 года Дмитрий Николаевич Блудов отправился с дипломатической Канцелярией в Москву, где находился уже с сентября месяца Государь Император со своим семейством и весь двор. Жуковский, назначенный преподавателем русского языка к молодой великой княгине Александре Федоровне, также находился в Москве. Привязавшийся всей поэтической душой к своей ученице, он переводил, по ее желанию, лучшие стихотворения из немецких поэтов и издавал их на русском и немецком языке небольшими брошюрами под названием «Для немногих» «Für Wenige», которых вышло 6-ть книжек. Они не были в продаже и печатались в числе каких-нибудь 75 или 100 экземпляров, и потому составляют теперь библиографическую редкость. Жуковский и Блудов с какой-то детской радостью бродили по Москве, вспоминая и первую молодость, со всеми ее лишениями и мелкими радостями и ту великую пору 12 года, после которой едва оправлялась древняя столица, представляя еще во многих улицах обгорелые дома и груды камня. Сюда же был вызван