было к силе, чтобы защититься от английских полисменов, но конечно этим только подал больший повод к обвинению себя. Вообще, из всех депеш нашего посольства виден тот страх, который внушало еще имя Наполеона некоторым правительствам, а вместе с тем и сочувствие отдельных лиц к узнику, как не старались скрыть его настоящее положение.

Блудов представляет ясную картину тогдашних отношений Англии к Америке. Он говорит, что воспламенение страстей, произведенное еще недавней, ожесточенной войной, стихает, но за то быстро возникающее благосостояние Соединенных Штатов, его торговля, самые постановления возбуждают зависть и затаенные опасения; злоба накипает при каждом политическом столкновении двух наций и обещает перейти в вечное враждебное соперничество.

На поприще английской журналистики Блудов, как видно из переписки его с графом Каподистрия, начал с опровержения клеветы по делам Польши, которая видно и тогда, как и теперь, составляла обычный предмет иностранной прессы. Не странно ли, что в то время, когда Александр даровал Польше обширную конституцию, вопреки противодействия иностранных держав, когда полное самоуправление господствовало во вновь созданном королевстве, нас осыпают упреками в том, что лучшие люди Польши и особенно ксендзы томятся в неволе в «ледяных странах Сибири». Впрочем, мы должны сознаться, что попытки Блудова еще менее чем Фабра принесли пользы для России. Опыт иностранных держав показал, что для того, чтобы иметь свой собственный, сильный и самостоятельный орган, или вообще пользоваться влиянием в журнальной прессе нужно много энергии, денег и таланту.

Проживши более двух лет в Лондоне, Блудов убедился, что состояние его, при том образе жизни и тех связях, которые он составил, расстраивается; а слишком усидчивая жизнь за занятиями и чуждый ему климат сломили его крепкую натуру. Он сильно заболел. Во время болезни вполне высказалась приязнь к нему графа Ливена и лондонских друзей семейства Блудовых, которые окружали его самой нежной заботливостью; но Блудов не мог вполне оправиться от последствий своей тяжкой болезни в Лондоне. Страстно любя Россию, он полагал, что родной воздух оживит его. Нельзя также не заметить, что сильное вмешательство графини Ливен в дипломатические сношения возмущало служащих при посольстве. Блудов настоятельно просился и был отозван из Лондона. Он совершил обратный путь частью морем, частью сухим путем через Эльзинер, Стокгольм и Або, и летом 1820 года прибыл в Петербург. Здесь ожидала его новая работа. Давно уже Государь (как сказано в предписании Блудову) хотел обнародованием важнейших политических актов и инструкций своим уполномоченным разрушить те обвинения, которые возводили на него в каких-то тайных замыслах против независимости и целости Европы. Кроме того, он желал сделать их вполне доступными для всех русских, которые могли бы судить о действиях по документам, а не по журнальным выдержкам и слухам, большей частью превратным. Государь высказывал также желание – положить начало введения русского языка в дипломатической переписке; чтобы приурочить его к этому употреблению, конечно ничего лучшего нельзя было сделать, как собрать и перевести политические акты на русский язык. Для этого-то труда был назначен Блудов, и так как эта работа была не под силу одному человеку, то ему предоставлено было выбрать себе помощников.

В инструкции сказано, что ему поручается это дело, как человеку, пользующемуся известностью в русской литературе. Хотя инструкция, как и все политические официальные акты того времени, была подписана графом Нессельроде, но из переписки Блудова и графа Каподистрия видно, что наблюдение за работой возложено было Государем на графа Каподистрия. Мысль же о необходимости приспособления отечественного языка к дипломатической переписке в таком обширном государстве, как Россия, выражается здесь не в первый раз; как кажется она была подана Карамзиным и поддерживалась русскими дипломатами.

Главным сотрудником Блудова был Дашков, который и окончил редакцию 2-го тома. Судьба постоянно сводила этих двух людей между собой: несмотря на то, что оба были закинуты вдаль от своего отечества, отделены морями друг от друга, они часто встречались в Петербурге, как будто для того, чтобы сильнее скрепить взаимную связь, которая началась с первой их молодости, во время пребывания в Москве, и с годами все крепла, несмотря на видимую разность характеров. В самой служебной деятельности их много сходства. Казалось бы мирное дипломатическое предназначение избавляло их от всех опасностей и лишений, а между тем каждый подвергался им, один – во время войны в Турции, другой – в народном возмущении в Константинополе, где Дашков действовал с таким же самоотвержением, как и достойный посол наш, граф Строгонов. Наконец, впоследствии, в царствовании Императора Николая I, оба уже шли совершенно одинаково по пути возвышений, облегчая советом и содействием друг другу труды гражданской деятельности; чуждые соперничества и зависти, они сохранили взаимную дружбу во всю жизнь.

Выбор дипломатических актов делал граф Каподистрия. Северину поручено было подписывание всех печатаемых листов от имени министерства, так как издание было изъято от обычной цензуры. В десять месяцев первый том перевода был окончен и представлен Государю Императору, который в то время находился в Троппау. Государь остался очень доволен работой и тут же произвел Блудова в действительные статские советники. Граф Нессельроде известил его о том в самых лестных выражениях и просил поспешить изданием, назначив для этого довольно значительную сумму. Книга печаталась в казенной типографии, лучшей в то время и принадлежавшей главному штабу Его Величества. Она появилась под названием «Документы для истории дипломатических сношений России с западными державами европейскими от заключения всеобщего мира в 1814 году до конгресса в Вероне в 1822 году». – Первый том вышел в свет в 1823 году; том второй, приготовленный также Блудовым, за отъездом его за границу, издан Дашковым в 1825 году. Издание это, безукоризненно исполненное, как относительно самого перевода, так и в типографском отношении, служит единственным материалом для изучения нашей политики и весьма жаль, что оно не было продолжаемо. Из него же мы можем убедиться, что богатый русский язык весьма удобен и для дипломатической переписки, хотя Блудов говорил, что ему в начале было довольно трудно бороться с некоторыми оборотами, так легко укладывающимися в выработанную дипломатическую французскую фразу и что он не раз советовался в этом случае с Карамзиным и много толковал с Жуковским. Он понимал свой предмет серьезно и выполнял его добросовестно, как все, что ему поручалось.

Блудов, по-видимому, уже пользовался некоторым авторитетом по предмету международного права; так, по случаю возникшего протеста Англии против завладения нами северной оконечностью Америки, спрашивали мнений его и Балугьянского относительно прав наших на эти колонии. По мысли Блудова составлен был меморандум (едва ли не Дашковым), который был вполне одобрен Государем и препровожден