В это время у Блудовых было уже четверо детей – два сына и две дочери. Жили они в собственном доме, на Невском проспекте, который приобрели, продавши большой дом княгини Щербатовой для раздела вырученной суммы между двумя сестрами. Тесный кружок друзей их увеличился одним лицом, которое ежедневно бывало у них на правах члена семейства. В начале этой книги, мы упомянули о Шишкине, женатом на сестре Катерины Ермолаевны Блудовой, на которого она указывала, как на пример злополучия. И действительно, старики Шишкины изжили жизнь тревожную и горькую, а со смертью их детей прекратилось и потомство. Один сын был отличный моряк, и подавал большие надежды, но умер в первой молодости; другой – постригся монахом в Юрьев монастырь, Новгородской губернии. Старшая дочь, Людмила, красавица собой, также постриглась в монахини и впоследствии была игуменьей Новгородского Духова монастыря[64]. Она была восприемницей Императрицы Елизаветы Алексеевны и Александры Федоровны при их миропомазании; Император Александр очень уважал и иногда посещал ее. Наконец, меньшая дочь, Олимпиада, воспитывавшаяся в Смольном монастыре, вышла первой, с шифром, и потому назначена была фрейлиной к великой княгине Екатерине Павловне и жила до смерти принца Ольденбургского в Твери с ее двором. Екатерина Павловна в то время, сдружившись с Карамзиным, стала заниматься русской литературой, с которой была мало знакома; две фрейлины ее, Шипова и Шишкина, помогали ей в занятиях. – После смерти принца Ольденбургского и отъезда Екатерины Павловны из России, Шишкина перешла к большому двору и проводила все время у своего двоюродного брата, Дмитрия Николаевича Блудова, где, в кругу литераторов, развилась в ней еще более страсть к литературе. Батюшков[65] был к ней неравнодушен, хотя она была не хороша собой. Она напечатала два романа: Скопин Шуйский и Прокопий Ляпунов и путешествие из Петербурга в Крым, которые в свое время читались. Олимпиада Петровна Шишкина умерла от холеры в 1853 году, оставив по себе добрую память; Блудовы любили ее как родную сестру. Это была пламенная, чистая, исполненная добра и привязанности к друзьям душа.

Глава седьмая

Перемена в образе мыслей и действий Александра I-го. Тщетные усилия графа Каподистрия отклонить Россию от Австрийской политики; натянутость отношений и отъезд Каподистрия из России; печальные последствия, выказавшиеся на Веронском конгрессе. Влияние Меттерниха на конгрессах и вне их. Мнение общества и подчиненных о графе Каподистрия. Удаление князя Голицына и Кочубея; отъезд князя Волконского и Закревского; Аракчеев остается единственным докладчиком Государя; его характер и свойства. Аракчеев и Сперанский. Наводнение 1824 года.

Александр видимо томился под бременем государственного правления. Душа его, измученная постоянной борьбой, потрясенная громадными событиями, запечатленными его именем, но унесшими, конечно, важную долю его нравственных сил, усталая, разочарованная, искала покоя и молитвы; в минуты же особенного внутреннего смятения, он старался забыться в вихре необыкновенно быстрой езды и беспрестанных путешествий. По камер-фурьерскому исчислению, он изъездил в жизнь свою неимоверное пространство, а именно, около двухсот тысяч верст. Он совершенно оставил празднества, выходы, избегал общества, отверг всякого рода придворную пышность, избегал даже шумной столицы, проводя время в Царском селе, одинокий, гуляя в уединенных аллеях сада; иногда посещал Юрьев монастырь, близ которого были расположены военные поселения, и там беседовал и молился вместе с известным архимандритом Фотием. Воображение его было раздражено и настроено к впечатлительности. Ум встревожен. Подозрительность и недоверие возрастало, и к сожалению ими часто пользовались во вред другим.

Граф Милорадович, генерал-губернатор С.-Петербургский, человек как говорили, добрый, храбрейший из генералов, но до того мало знакомый со своими обязанностями и беспечный, что накануне еще 14 декабря не знал и не верил в заговор, Милорадович достал с большим усилием весьма мало распространенную «Оду на свободу», написанную Пушкиным почти экспромтом, о которой он сам и друзья его уже забыли, по незначительности стихотворения. Придавая большую важность этому ребяческому произведению, Милорадович доложил его Государю в смысле до того неблагоприятном для Пушкина, что Государь хотел показать над ним пример строгости, совершенно ему несвойственной, и сослать его даже в Сибирь. Но тут встрепенулось гнездо «Арзамасцев», хотя разрушенное в целом, но существовавшее в частях. Они подняли на ноги графа Каподистрия и Карамзина, и их ходатайству Пушкин обязан был, что мало пострадал за свое легкомыслие. Он был отправлен на службу в Екатеринослав к Попечителю южных колонистов генералу Инзову, человеку старому, доброму, но преисполненному странностей, который от души полюбил молодого изгнанника, хотя тот часто подшучивал над ним. Отсюда начинается странническая жизнь Пушкина в южном крае России.

В июне 1820 года случился пожар в Царском селе: сгорели часть дворца и лицея, и это произвело тяжелое, мрачное впечатление на Александра; он промолвился, что видит в этом предзнаменование дурное, что счастье, сопутствовавшее ему, с этих пор отвернется. Вследствие такого настроения, он придавал каждому событию особое значение и важность.

Известное происшествие в лейб-гвардии Семеновском полку, сильно поразило Александра I; впрочем, этому много способствовала самая обстановка происшествия. Семеновский полк был любимейшим полком Александра; еще при Павле Петровиче он был шефом полка и свыкся с ним, как со своей семьей. Семеновцы обожали Государя и избрали его образцом для своего подражания. Никогда не слышно было грубого слова, не только брани, ни на ученье, ни в казарме, – о телесном наказании и речи не могло быть. – Говорят, что офицеры простерли свою вежливость до того, что были с солдатами на вы, но в произведенном по делу следствии об этом не упоминается. Если бы офицера увидели на каком-нибудь шпиц-бале или в другом нескромном заведении, он был бы удален из полка обществом товарищей; если бы солдата встретили пьяным на улице, его непременно как-нибудь выжили бы свои же; да это и не могло случиться. Офицеры занимались большей частью серьезным чтением или обучением грамоте солдат и редко посещали общества. Те и другие смотрели несколько свысока на прочие войска; одежда, пища их была лучше, чем в других полках, чему обязаны были своему шефу, а также полковому командиру, генерал-адъютанту Потемкину, этому джентльмену в полном значении слова. Пуританизм офицеров простирался до того, что они даже не курили табаку. Конечно, в нравственном отношении едва ли существовало в Европе другое подобное войско.

Отстал ли полк в фронтовом отношении, были ли другие причины, только граф Аракчеев давно уже поговаривал, что «надо выбить дурь из голов этих молодчиков», но не решался прямо сказать Государю, зная его привязанность к полку. Когда же назначен был командиром бригады, в которую входил и Семеновский полк, великий