из Лондона Полетика, бывший там советником посольства. «Из всех чиновников министерства Иностранных дел, Полетике и Блудову более всех Каподистрия оказывал приязнь и уважение; последнего называл перлом русских дипломатов», – говорит Вигель в своих записках. Полетика был членом «Арзамаса» и известен в нем под именем «очарованный челн». Жуковский и Блудов приняли его с распростертыми объятиями. Вскоре открылось, что Полетику вызвали для того, чтобы предложить ему место посланника в Соединенных Штатах. Вместо него Каподистрия представил советником посольства Блудова. Оба они, по случаю своего нового назначения, откланивались Государю в Москве.

Блудова лично знал мало Александр Павлович, но в воспоминаниях Дмитрия Николаевича сохранилась простота и чарующее влияние его приема. В Москве Блудов нашел его чрезвычайно изменившимся. События 1812 года, как утверждают современники, в несколько месяцев состарили его; задумчивость и даже грусть выражались на лице, на котором все реже и реже показывалась его чарующая улыбка; говорили, что во время продолжительного пребывания в Москве, он был занят мыслью о составлении акта престолонаследия; помышлял тогда же отказаться от престола и искать отдыха и тишины в каком-нибудь уединении. Действительно, в следующем году, летом, Александр объявил совершенно неожиданно великому князю Николаю Павловичу, что он, «чувствуя совершенное ослабление сил, считает за долг и непреложно решился отказаться от престола, лишь только заметит по упадку своих сил, что настало к тому время[62]. Я не раз говорил об этом с братом Константином, но он, с врожденным отвращением от престола, решительно не хочет мне наследовать. И так, Вы должны наперед знать, что призываетесь в будущем к Императорскому сану». Вскоре, после того, мы видим подтверждение той же мысли в словах великого князя Константина Павловича, который высказался любимому своему брату Михаилу, что он решился твердо и неколебимо уступить право свое, по порядку престолонаследия, великому князю Николаю. Но Государь долго еще медлил и не облекал свое предположение в законный акт, как будто колеблясь и не решаясь на важный шаг. Это колебание можно скорее приписать тому, что, вместе с порядком наследия престола, он хотел объявить и свое отречение, чем другому нелепому предположению, будто Александр, в случае смерти болезненной Императрицы Елизаветы Алексеевны и брака с другой, еще мог думать о прямых наследниках; такое предположение вполне опровергается многими свидетельствами, которые преждевременно было бы приводить здесь; мысли его все более и более отделялись от дел земных. В Москве он чувствовал себя лучше. Искреннее сочувствие народа облегчало его душу, а рождение великого князя Александра Николаевича окончательно решило его привести в исполнение свою мысль о престолонаследии.

Если бы Государь здесь остановился на царственном пути своем и отказался от престола, он остался бы величайшим Государем и человеком в истории! Он был главным двигателем и решителем мировых событий Европы; внутри же государства – его живительные начала, исполненные благих и либеральных намерений, служили бы путеводными знаками для его преемников, между тем как торопливое, судорожное и непоследовательное приведение их в исполнение подорвало к ним веру и отодвинуло назад впоследствии.

Москва задержала Блудова своим радушным приемом. Здесь-то, обновившись жизнью полной, в кругу людей мыслящих, которые предпочитали скромную долю литератора всем превратностям света и службы, он отметил у себя в тетрадке: «Область творческого ума, ясных пониманий, высоких мыслей, сильных, горячих чувств и вдохновенных ими слов, ты была для меня землей обетованной, и, как Моисей, обнимая тебя взором, я не вступил в твои пределы!» Простившись надолго с Москвой и друзьями, Блудов отправился для дальнейших сборов в Петербург.

Александр I придавал большое значение печатной гласности, особенно заграничной; журнальная же пресса, следуя внушениям своих правительств, особенно в Англии и Германии, была сильно возбуждена против нас. Для противодействия этой прессе, для опровержения клеветы и распространения истины, Государь, по мысли графа Каподистрия, назначил во Франкфурт особенное лицо (Фабер), которое должно было следить за журналами европейского материка, вступить в сношения с влиятельными редакторами, доставлять им материалы или уже готовые статьи, и вообще знакомить Европу с настоящим положением дел в России. Такого же рода поручение возлагалось на Блудова в отношении журналов английских и американских; внимание его было особенно обращено на испанские колонии, которые вели ожесточенную войну против своей метрополии, почти явно поддерживаемую Англией, между тем, как Россия стояла за Испанию. Блудов отказывался было от этого поручения, извиняясь незнанием английского языка, но министерство, судя по инструкциям, слишком верило в его способности и настояло на своем требовании: оставалось повиноваться. Блудов отправился в конце апреля 1818 года.

Путешествие с семейством по Германии и Франции, на пути в Англию, не представляет ничего особенного притом же описано подробно спутником его, Вигелем. Упомянем об одном случае, – благо сам Вигель рассказывает его: Блудов отправлялся за границу со всем семейством в двух собственных экипажах; видя, что Вигель, которого доктора посылали за границу, затрудняется в своем отправлении, он предложил ему место в экипаже, уверив, что оно лишнее и что, по окончании путешествия, доставит ему счет издержек, падающих на него; но когда, пришлось им расставаться уже в Париже, Блудов объявил решительно, что счеты потеряны, и что не стоит более говорить о таких пустяках. Нас нисколько не удивляет этот поступок Блудова, но нельзя достаточно надивиться, каким образом добрые Блудовы могли ужиться с Вигелем, которого капризы были так известны современникам, который, вдобавок, не мог сносить детского плача, а у Блудовых было трое детей. «Ум многое выкупает», – говаривал часто Блудов, а кто же может усомниться в уме Вигеля?

Принявшись за дело, не теряя времени, молодой дипломат через три месяца по приезде в Лондон, свободно читал английские журналы. Но тут представилась другая забота – найти орган, который бы взял на себя защиту России. В 1818 году страсти были сильно раздражены в Англии; опасения, чтобы Александр I не заместил в Европе Наполеона, что так ошибочно предсказывал последний, как страшное видение пугало английский кабинет, и этот страх сообщался всей стране. Мысль, овладевшая общественным мнением Англии, принимала всегда громадные размеры; не было небылицы, если только она служила в укор России, которая не находила бы места в столбцах английских газет, и надо было много смелости, чтобы решиться противостать общественному мнению.

В назначении Блудова и особенно в последовавшей затем переписке ясно видно живое участие, которое все более и более принимал в судьбе его граф Каподистрия, по мере того, как узнавал ближе. Чтобы облегчить доступ в высшее лондонское общество, он дал ему письмо к графу Воронцову, который хотя оставил пост посла в Лондоне и жил частным