человеком в Wilton House, однако сохранил большое влияние в стране как по родственным связям, так и по личным своим качествам. Это знакомство во многих отношениях было благодетельно для семейства Блудовых; особенно дочь графа Воронцова приласкала молодую Блудову в обществе, ей совершенно чуждом.

Вскоре по приезде Блудова, граф Ливен уехал в Ахен, где уже собрался конгресс государей, и Блудов остался поверенным в делах. – Он обыкновенно писал свои официальные депеши на имя графа Нессельроде, а конфиденциальные письма к графу Каподистрия; так поступали многие из посланников того времени.

Кабинет Англии сильно заботило сближение наше с Францией. Стюарт, английский посланник при французском дворе, никак не мог простить графу Поццо-ди-Борго того преобладающего влияния, какое он имел в Париже. Чтобы напугать европейские дворы, он распустил молву о заключенном будто бы тайном союзе между Россией и Францией. В одном из писем своих к графу Каподистрия, Блудов, говоря о мерах, которые он принял для того, чтобы обличить всю нелепость этого слуха и те грязные источники, из которых он почерпнут, между прочим сообщает, что он представит некоторые данные, по которым можно предполагать о состоявшемся тайном соглашении между Англией и Австрией против России. Мы не имеем перед собой на этот раз улики двуличия австрийской политики, которая в то же время вела дружеские переговоры с Россией, но готовы верить в предположение Блудова тем более, что министерство придавало ему также значение.

Восстание Испанских колоний, поддерживаемое и возбуждаемое Англией, наконец перешло в метрополию и сообщалось всему материку Европы, чего желал лондонский кабинет. Он мог наконец сбыть этот буйный, привыкший к праздности и разврату сброд солдат, которых набирал вербовкой отовсюду для поддержания гигантской войны, а также и громадные запасы военных снарядов и мануфактурных произведений, залежавшихся после разорительной для нее континентальной системы, так как большая часть фабрик на твердой земле остановилась вследствие внутренних беспорядков. Но английский кабинет того времени, не отличавшийся дальновидностью, смотрел на предмет слишком односторонне и руководствовался рутинным преданием. Блудов справедливо писал об нем: «le mot faiblesse le peint sous tous les rapports; faiblesse de caractére, de talent, de crédit, et même de confiance dans leurs propres forces»[63]. Министерство не думало о том, что общее движение умов и страстей, восстание народов в Европе может отразиться в Англии иначе, чем торговыми барышами. Вскоре, после смерти Георга III, считавшегося только по имени королем, и вступления на престол принца-регента, под именем Георга IV, общее негодование разразилось многими частными возмущениями в Англии, Шотландии и особенно Ирландии и наконец возросло до обширного заговора, имевшего целью вырезать всех министров, поджечь со всех концов Лондон, захватить орудия, оружие, склонить на свою сторону или истребить войско и поставить новое правление на других республиканских началах. Во главе заговора стоял некто Артур Тистельвуд, служивший некогда в военной службе в Англии, потом в Америке и наконец участвовавший во французской революции после падения Робеспьера. – Заговорщики схвачены в тот день, когда они готовились убить министров во время общего обеда. Казнь их не привлекла ни малейшего к ним сочувствия в народе, несмотря на общее, как мы сказали, негодование против правительства.

Относительно отделения американских колоний, принадлежавших Испании, в то время никто уже не сомневался. Один из возмутившихся генералов Венесуэлы открыл конторы в Англии и публично нанимал охотников в солдаты, которые толпами собирались под его и всякое другое знамя, выставляемое каким-либо авантюристом, лишь бы оно манило грабежом и наживой. Английские гарнизоны, остававшиеся во Франции в силу трактата, возвратились, и всякой бесприютной сволочи было много. Напрасно испанский посланник протестовал во имя международного права и взаимной приязни двух государств: на него не обращали внимания. Блудов, в одной из депеш своих, сравнивал Испанию с больным человеком, отживающим век, и предсказывал уже тот переворот, который вскоре действительно совершился в ней.

Для Лондонского кабинета оставалась однако одна важная забота: Наполеон в заточении не переставал тревожить его напуганное воображение.

Блудову сообщались из английского министерства сведения, получаемые с острова Св. Елены; кроме того, посольство наше состояло в прямых сношениях с русским комиссаром на острове, графом Бальменом. Невольно сжимается сердце, читая депеши того времени и видя, как великий человек вдается во все дрязги и мелочи обыденной жизни, исполненной самой недостойной интриги. Граф Бальмен обвиняет во всем сира Г. Лау и страдает не менее, а может и более других добровольных затворников Св. Елены, сопутствовавших Наполеону, потому что все надежды небольшой Лонгвудской колонии были сосредоточены на нем, а он ничего не в состоянии был сделать. Монтолон не отставал от него с мольбами принять письмо Наполеона к Императору Александру; сам Наполеон решился писать к нему и просить его исполнить эту просьбу, но власть русского комиссара была до того ограничена, что он не мог даже убедить непреклонного Лау изменить свое обращение с Наполеоном. – Бальмен по-видимому мучился сильно; притом же климат острова Св. Елены действовал на всех иноземцев одинаково гибельно; нервы его пришли в совершенное расстройство; он решился, хотя на время, оставить остров и отправился в Рио-Жанейро, предоставив графу Ливену извинить перед министерством всеми возможными доводами его самовольную отлучку; ему просто была не под силу такая жизнь, и он умолял, чтобы его с будущего года отозвали в Россию. Из этих первоначальных депеш Бальмена никак нельзя было предположить, что он кончит тем, что женится на племяннице Гудсон Лау.

Замечателен разговор Бальмена с Монтолоном перед отъездом в Рио. «В Вас одних, – говорил этот добровольный изгнанник, – заключается для нас и нынешнее общественное мнение и суд потомства: можете ли вы быть уверены, что в отсутствие ваше они (тут разумелся и австрийский комиссар) не покусятся на жизнь императора?» Само собой разумеется, что Бальмен успокоивал его как мог. Блудов, которому Бальмен сообщил этот разговор, в свою очередь доносил о том, что доктор О’Мейра, по возвращении его с острова Св. Елены, обвинял в присутствии многих, сир Гудсон Лау в том, что тот будто бы поручал ему отравить Наполеона. Разумеется наш поверенный в делах сообщает это известие как слух, которому не придавал большого значения.

Из донесения Блудова, мы убеждаемся, как зорко следило английское правительство за всем, что имело какое-нибудь отношение к знаменитому узнику, и действуя в этом случае вопреки своих конституционных и нравственных начал, перехватывало частные письма, отправляемые с острова Св. Елены; наконец решилось наложить руку на бумаги и на самого генерала Гурго, возвратившегося оттуда и проживавшего уже несколько времени в Лондоне очень мирно и спокойно. Гурго прибегнул