Мое удивление, должно быть, заметно. На лице Яневича появляется одна из его довольных улыбок. Он смотрит на меня. Люди – бесконечная загадка. Складываешь кусочек за кусочком, но всегда остаются детали, которые в мозаику не лезут.

Воет сирена боевой тревоги. Это звук типа «банг-бэнг-бэнг», не очень неприятный сам по себе, но реакция такая, будто кто-то царапает ногтями по школьной доске, а потом стреляет над ухом из стартового пистолета.

Кают-компания взрывается. Я растренирован и несколько отстаю. Стараюсь догнать за счет рвения, карабкаясь вверх за более умелыми. Добравшись до люка в оружейный отсек, я нечаянно оглядываюсь.

Командир смотрит на часы и улыбается.

– Учебная тревога! Проклятая учебная тревога прямо посреди ужина! Садист ты!

Меня подводит нога. Люк между рабочим и оружейным отсеком захлопывается прежде, чем мне удается до него добраться. Я так и остаюсь с позором болтаться на потолке. Гигантский несчастный фрукт.

– Спускайся сюда, – говорит Пиньяц преласковым голоском. – Ты не успеваешь вовремя добраться до своего пульта. Я твою дохлую задницу пристрою к работе. Садись за пульт этой дурацкой магнитной пушки. Хеслер! За лучевой пульт.

Умный маленький Ито. Ставит лишнее тело на самое свое бесполезное оружие. А ведущего космонавта Иоганнеса Хеслера ставит на систему, которую тому все равно изучать.

Через пять минут звучит отбой. Пиньяц оставляет отсек шеф-артиллеристу Холтснайдеру и отправляется в офицерскую кают-компанию. Я следую за ним.

– Ваш дружок не слишком-то проворен, – ворчит он Старику.

Его обращение с командиром на миллиметр отстоит от наглости, а тот ему спускает. Я не понимаю, почему. Любому другому уже бы небо с овчинку показалось.

– Он еще научится.

Старик улыбается своей тонкой, предназначенной для пользования на борту корабля улыбкой.

Я хватаю бутылку с апельсиновым соком и присасываюсь. Кригехаузер разлил напитки по «детским бутылочкам», поскольку гравитация в паразитном режиме слишком ненадежна для обычных чашек. Сила притяжения постоянно изменяется по некоей формуле, известной только инженерам. Однажды, когда мы с Дикерайдом играли в шахматы, фигуры вдруг взлетели и унеслись прочь.

– Проклятые учебные тревоги, – говорю я без настоящей злости. – Забыл об этой ерунде начисто. Никогда не мог к ним привыкнуть. Разум говорит: так надо. Брюхо говорит: фигня.

– Ноющий космонавт – счастливый космонавт, – замечает командир.

– Тогда можешь считать, что я очень склонен к счастью.

Я пытаюсь посмеяться. Не получается – змеиный взгляд Пиньяца выводит меня из себя.

В следующий раз учебная тревога раздается, когда я сплю. Заправка была снова прервана, и я решил урвать немного сна. Не тут-то было. В одних шортах я припустил в сторону оружейного отсека на максимально возможной скорости. Почти успел. Качая головой, как разочарованный тренер, Пиньяц указывает мне на пульт пушки. И ни слова не говорит. Я тоже.

Я – единственный человек на борту, кому приходится спать не в том отсеке, где находится его пост по расписанию. Может это служить оправданием? Нет. На флоте не бывает оправданий. Если, конечно, не хочешь заслужить репутацию маменькиного сынка.

– Привет, пульт. Похоже, мы станем друзьями.

Развлекательное шоу. Я в бешенстве. Я киплю от злости. Я стараюсь ни на секунду не забывать свои клятвы не взрываться ни от чего такого, над чем я не властен или что должен был предвидеть заранее. Если нога будет мешать, буду стараться сильнее. Каждому что-нибудь мешает.

Больше сон ничто не нарушало. Я думаю, что Кригсхаузер замолвил словечко.

Экипаж уважает командира. Так должно быть, а здесь так оно и есть. Это относится и к новичкам, и к тем, кто служил с ним раньше. Я подозреваю, что это из-за желания остаться в живых. Старик приводит свои клаймеры домой. Это более, чем что-либо еще во всей Вселенной, производит на людей впечатление.

Я начинаю замечать странности. Рыболов, помешанный на христианстве, потратил свои пятнадцать килограммов на какие-то брошюры. Никастро выходит из себя, если кто-нибудь проходит мимо него слева, так что лучше попросить его оторваться от работы и пропустить. Кригсхаузер никогда не меняет белье, потому что этот комплект приносит ему удачу. Командир придерживается строгого ритуала подъема и выхода из каюты. Полагаю, что неукоснительное его соблюдение гарантирует клаймеру очередной день жизни.

Командир просыпается ровно в 05:00 бортового времени, которое соответствует тервиновскому, которое, в свою очередь, приравнено к тербейвилльскому и лунному времени. Помощник Кригсхаузера выносит из-за занавески кофе и концентрат сока. В 05:15 появляется командир и говорит:

– Доброе утро, джентльмены. Новый день славы.

По обычаю, дежурный отвечает:

– Воистину.

Потом командир спускается в эксплуатационный отсек и в «адмиральскую каюту», всегда пустую. Умывается. Получает от кока еще один тюбик с кофе и то, что полагается на завтрак. Потом он отправляется в операционный отсек и в свою каюту, где хранится экземпляр Гиббона, выгоняет вахтенного офицера со своего места и читает до 06:15, когда начинаются утренние доклады, – обычно за пятнадцать минут до положенного по расписанию времени. После докладов он просматривает бортовой журнал за предыдущий день, затем – блокнот квартирмейстера. В 06:30 он поднимает глаза, осматривает свое царство и кивает головой, будто бы давая понять, что своими вилланами доволен.

Что замечательно – весь экипаж одновременно испускает вздох облегчения. Начинают те, кто видит командира, а потом это распространяется за пределы кэна и во внутренний круг. День начался.

Наше рандеву с танкером состоялось на четвертый день после отбытия с Тервина. Мы начинаем с долгого и тщательного процесса перехода в рабочий режим. Все оборудование, включая мое гнездышко, нужно приготовить к условиям новой гравитации.

Наш корабль выполнил больше всех патрулей – шестнадцать и будет заправляться первым. Для этого мы на тысячу километров ушли в сторону от корабля-носителя. Если что, взорвемся только мы, танкер и тот, кто еще будет заправляться в тот момент. Одновременно заправляется несколько кораблей.

Переход в рабочий режим завершен. Я поел, прочистил кишечник и теперь отправляюсь на прогулку в операционный отсек, где предусмотрительно занимаю свое место перед экраном внешнего обзора. Сейчас это стало сложной задачей – ведь гравитация пока паразитная. Я такой искусный оператор, что мне лучше подготовиться заранее.

Мимо проходит Старик:

– Отсюда ты ничего не увидишь, спускайся в инженерный.

Эта мысль мне нравится, я люблю наблюдать, находясь в центре событий. Но тогда зря я старался вовремя попасть на пост.

– Я им буду мешать.

– Мистер Вейрес говорит, что там есть место.