словно ловя падающий с них невидимый платок, и, не оборачиваясь, пошла к дому.

Дмитрий постоял немного, посмотрел на яркие сочные звёзды над посёлком и пошёл в расположение разведвзвода.

И сказать нечего, и говорить незачем.

Кавинская Республика, село Плясово-Коровье,

через два дня

Ночь прошла спокойно, только под утро вспыхнула далёкая перестрелка там, на позициях, заколотили орудия, но не большими калибрами, по мелочи. Под эти звуки проснулся и начал собираться в рейд. С собой решил взять Дрона и Горло. Трифона оставил за главного, а то взял бы и его, дельный мужик, обстоятельный.

Два прошедших дня прошло в боевом срабатывании с разведчиками, не зря. Заодно карту выучил, считай, наизусть, да и на местности теперь ориентировался отлично.

Выехали на рассвете, перебрались через мостик, машину отогнали в сторону уже в холмах: Дрон показал удобное место, ниоткуда не заметно, а рядом с дорогой. Мало ли в каком составе и состоянии придётся выбираться обратно. До позиций было с километр, но напрямую идти смысла не было – через два минных поля не пройдёшь, и у нашего-то схема неточная, а уж о противнике и говорить не приходится. Вытащили из «уазика», серого, с сохранившейся на бортах надписью «Пейснефтеразведка» маскхалаты, сети, и за несколько минут превратились в тройку леших, хоть детей пугай.

Если бы не автоматы, разгрузки с магазинами, ножи и пистолеты – идеальные сказочные герои из славянского фэнтези.

Обошли широкой дугой позиции, и свои, и чужие. Заросшие густым кустарником невысокие холмы и помогали – по степи или пустоши вообще бы не подобраться, и мешали. Слишком плотно росло здесь всё, руки подранные, на маскхалатах то там, то здесь прорехи. Но здесь только так, без вариантов.

– Дальше место открытое, там один из колодцев. Если повезёт, можно подловить говорливого человечка, – сообщил Дрон, глянув на карту. – Другое дело, что ни хрена этот водовоз наверняка не знает, не генералы же бидоны ворочают.

– Они на машине приезжают?

– Да ну, командир. Лошадка там, телега и пара солдатиков. Из тех, что в наряде вне очереди. Даже охраны нет – этих смысла стеречь ноль, а колодец мы не отравим, хутор рядом, местные воду берут. Не фашисты же мы.

Дмитрий взял бинокль и пополз по кустам, стараясь не попасться случайно на прицел: это Дрон считал, что не охраняют, а там кто его знает. В стороне начали работать миномёты. Глухой хлопок – пауза – разрыв. Это хорошо, больше шума – меньше шансов выдать себя. Вот просвет в кустах, ага, а вон и колодец.

В бинокле картинка обзавелась крестом фокуса и рамкой с цифрами сбоку. Пятьдесят семь метров до источника влаги. Пока никого рядом, пусто: каменный стакан на пустоши, редкие кусты рядом и дорога, над которой ветерок свивает тонкие пыльные вихри.

9. Так не бывает

Пот заливает глаза.

Щиплет.

Руку поднять нельзя, поэтому мальчишка наклоняет голову набок и трёт виском о предплечье. Солнце горит над наспех отрытыми окопами, над брустверами из осыпающейся сухой земли. Ладони второй день ноют от неудобного короткого черенка сапёрной лопатки. Дико хочется пить, но нельзя. Любое движение сейчас – лишнее.

– Взво-о-д! – напряжённо проносится над окопами, над траншеей позади. Над всем этим сожженным солнцем пятачком земли на окраине мирной деревушки. – Огонь по моей команде!

Всё верно. Здесь мы, впереди они. И стрелять раньше времени незачем.

В плечо, уже отбитое при учебных стрельбах, упирается приклад автомата. Мальчишка чувствует его. Он вдруг ощущает частью себя неудобный, рассчитанный на взрослого изгиб деревяшки. Так, наверное, инвалиды смиряются со своими протезами – и с ними плохо, и без них никуда.

Дальше живём в симбиозе.

Перед ним поле, засеянное чем-то никому уже не нужным. Убирать урожай на изрытом окопами пространстве вряд ли кто станет. Левее, – но её сейчас не видно от земли, – река. За полосой поля лес, там осенью дрова раньше собирали. Сейчас в лесу не до того. Только прячутся люди с автоматами, даже форма по обе стороны похожая, разве что нашивки разные. У нас триколор с серпом и молотом, у них «волчьи головы» и державная загогулина.

Разные нашивки – и разные люди. А вот язык пока один, почти на всех. Хотя с той стороны уже учат другой. Усиленно. Каждую свободную минуту, чтобы соответствовать своему флагу. Это же не просто сшитые полоски ткани. И не просто другие слова для одинаковых для всех вещей.

Это нечто большее.

Он не собирается учить их язык. Объясниться может, здесь же все вперемешку живут, да и в школе… А вот свой знает. Из чужих нравится английский. По нему пятерка в аттестате должна быть. Да что должна – обязана! Как и по остальным предметам. Он же отличник, у него впереди – высшее образование. И гитара: он отлично играет; даже сейчас, сжимая автомат, подушечки пальцев вспоминают рельеф струн.

And nothing else matters…

– При-и-го-то-о-виться! – снова летит над окопами. Наверное, это неуставная команда, но и они – не военные. Да и командир форму снял лет двадцать назад, если не раньше. Он водителем работал, командир. Грузовик. Наряды на перевозку. Бензин. Запчасти.

По выходным с мужиками пиво и карты.

На краю леса видно движение. Идут. Медленно, стараясь пригнуться. Много людей, больше, чем здесь в окопах. Но они неправы, значит сила за нами. Сила же в правде, верно? Кто–то хорошо сказал. Или ещё скажет – не так уж важно. Главное, мысль верная.

Чёрт, как же пить хочется…

Слышно лязганье затворов. Слева. Справа. Под рукой. Звуки одинаковые, механические. Только матерится кто-то рядом вполголоса. Ноготь сломал. Понятное дело, с непривычки. Здесь же нет военных: вчерашние школьники, водители, учителя и почтальоны. Флаг один, профессии разные. Оно так и бывает.

Цепочка людей в поле ложится, их почти не видно. Рано они, стрелять же ещё не начали. Судя по книжкам, в атаку надо идти до последнего, пока к врагу не подберёшься. Дальше гранатами. Штыком. Зубами. Как тогда, давно, с немцами. В книжках всё не так… Там потом не пахнет, так пить не хочется и автомат не настолько горячий от пронзительного летнего солнца.

Да, вот их командир уже старается, поднимает цепь в атаку. А им – страшно. Не меньше, чем нам. Может быть, даже больше, ведь правда на нашей стороне, верно?

Мальчишке семнадцать. Хороший возраст, жизнь кажется долгой счастливой дорогой. Или себе да иди, главное, не ленись. И слушай, что говорят старшие. И гитара, оставшаяся