Едва я перекидываю через плечо сумку, в прихожей раздается звук открывшейся двери, стук шагов и в гостиной входит Айзек. Нахмурившись, он смеривает меня с ног до головы критическим взглядом и швыряет автомобильные ключи на журнальный столик:

— Снова уходишь?

Я киваю.

— Снова ухожу.

— Где Сэм?

— Остался с ночевой в доме Мелиссы.

— Я тебе говорил, что против этих ночевок.

— Дети обожают ходить друг к другу в гости, — терпеливо поясняю я, чтобы не слишком ущемлять Айзека в его правах на отцовство. — Для них это большое приключение, и я не собираюсь его этого лишать.

— Очень удобно. Пристраиваешь сына на ночь, и получаешь свободный вечер в собственное распоряжение.

— У тебя есть основания полагать, что я пренебрегаю обязанностями матери? — холодно уточняю я.

— Ты много чем пренебрегаешь в последнее время, — зло выплевывает Айзек. — Даже моя мать это заметила.

— Мне нет совершенно никакого дела, что думает твоя мать. Напомню, что я с тобой лишь ради Сэма и твоих призрачных угроз развалить компанию моих родителей. Три минуты позирования перед сотрудниками для поддержания твоего имиджа — это максимум, на который ты можешь рассчитывать. А теперь дай мне пройти.

— Ты моя жена! — оглушительно рявкает Айзек, отчего я невольно застываю на месте, сражаясь с учащенным сердцебиением. — И я не идиот. Я вижу ваши, как вы переглядываетесь. Ты снова трахаешься с ним, я прав?

— Удивительно, что ты задаешься этим вопросом именно сейчас. Почему не оценил такую возможность, когда трусливо посылал меня договариваться с ним о спасении компании вместо себя? Ты вынудил меня разгребать последствие своих ошибок, не заботясь о том, какие образом мне придется это делать, а сейчас бессовестно отыгрываешь роль оскорбленного мужа. Каждый раз когда я думаю, что слабее быть невозможно, ты доказываешь обратное.

Лицо Айзека становится пурпурным, и я отчетливо ощущаю, как время замедляется, сигнализируя о концентрирующейся опасности. Смотрю, как раздуваются его ноздри, как вздымается грудь, как глаза наливаются яростью. Успеваю зажмуриться еще до того, как он заносит руку, и в следующую секунду принимаю горячий удар по щеке, от которого перед глазами вспыхивают огни, в ушах звенит, а виски и череп простреливает жгучая боль. Во рту становится больно и солоно — я прикусила язык. Гнев этого удара лишает меня равновесия, а каблуки не дают ни малейшего шанса удержаться на ногах. Я падаю назад и ничего не могу сделать. Слышу глухой тошнотворный хруст удара, за которым следует пронзительная боль в макушке. Затылку, шее, плечам становится влажно и горячо, в ноздри проникает острый запах металла. Последняя связная мысль, вспышкой озарившая гаснущее сознание, появляется и тут же пропадает. «Я не могу умереть и оставить Сэма одного».

Как-то в детстве я бродила по краю бассейна в родительском доме, поскользнулась и упала в воду. Плавать я не умела и сразу же пошла ко дну. Это было больше двадцати лет назад, но я на всю жизнь запомнила это ощущение: когда время становится тягучим, тело не слушается, и ты оказываешься заперт в вакууме, выбраться из которого тебе не под силам. Сейчас я испытываю ровно тоже самое: словно течение таскает по бесчисленным коридорам, из-за стен которых доносятся голоса людей. Изо всех сил пытаюсь выплыть на свет, но плотная мутная пленка упрямо отделяет меня от внешнего мира, а я слишком слаба, чтобы ее разорвать.

— Пульс сто, давление снижено…

Новая волна подбрасывает меня, ударяя головой о стену, отчего начинает мутить. Изображение появляется перед глазами, дребезжит и снова исчезает: в нем я успеваю уловить незнакомое лицо с шевелящимися губами и яркий белый свет.

— Гемморагический шок второй степени…

Тело встряхивает снова, голоса становятся отчетливее и громче, пелена рассеивается и вместе с ее исчезновением наваливается реальность: во рту сухо, голову рвет на части острая боль без четкой локализации, я лежу на чем-то твердом и меня колотит от холода.

— Как вы чувствуете себя, мэм? — настойчиво спрашивает женский голос. — Не пытайтесь шевелиться.

Я открываю рот, чтобы сказать незнакомке, что мне очень плохо, но язык не слушается, а губы с трудом шевелятся. Судя по картинке движущихся стен меня куда-то везут. Слышен звук распахивающейся двери, металлическое дребезжание колес, и в отражение стекла я вижу себя лежащей на каталке. Под мою голову подоткнута темная подушка, и волосы у меня тоже темные, так же как и верх кремового платья. Слишком много темного, чтобы не запаниковать.

— Что со мной? — сиплю в пахнущий медикаментами воздух.

— Вы получили травму головы при падении, миссис Фьюри. У вас большая кровопотеря, которую мы пытаемся остановить.

— Я буду жить?

— Разумеется, вы будете.

Меня завозят в кабинет, залитый холодным белым светом, от которого начинает ломить глазницы и боль в голове усиливается. Я ощущаю на себе чужие руки, перекладывающие меня с каталки на жесткую поверхность, которая кажется ледяной.

— Нам нужно исключить вероятность черепно-мозговой травмы, мисс Фьюри, для этого мы сделаем вам компьютерную томограмму.

Мне так холодно, что начинают стучать зубы. Глаза устали видеть, хочется отключиться и уснуть, но пронзительная боль не дает мне этого сделать. Шум голосов усиливается, запах спирта мне даже нравится, потому что перебивает удушливый металлический запах вокруг меня. В висках начинает туго шуметь, и я вновь проваливаюсь в мутный водяной коридор.

Я прихожу в себя в палате: в ней царит стерильная тишина, свет мягкий и больше не слепит. Острой боли в голове нет, теперь она глухая и ноющая. Пытаюсь смочить языком пересохшие губы — не выходит. Машинально шевелю пальцами рук и ног — двигаются.

— Вы проснулись, мисс Фьюри, — надо мной склоняется круглое лицо медсестры в больничной форме. — Как вы себя чувствуете?

Из-за катастрофической сухости в горле мои слова похожи на шипение:

— Сильно болит голова, и я очень хочу пить.

Как по волшебству в руке женщины появляется стакан воды с торчащей из него трубочкой, которую она подносит к моим губам. Я хочу осушить содержимое залпом, но для этого нужно поднять голову, а инстинкт самосохранения подсказывает, что сейчас этого делать не стоит. Я жадно высасываю воду, но сухость во рту ничуть не уменьшается, поэтому прошу еще.

— Я сообщу вашему мужу, что вы очнулись и приглашу врача, — мягко произносит женщина, протягивая мне второй стакан. — Главное, сохраняйте неподвижность.

Она скрывается за дверью, и через пару минут в палате появляется сухощавая женщина в белом халате, из-за плеча которой я вижу Айзека. Задерживаюсь на нем взглядом лишь на секунду, отмечая, что выглядит он так, словно пережил кораблекрушение: лицо осунувшееся и бледное, во взгляде сквозит отчаяние.