— Я восхищаюсь вами, вы работаете в таких трудных условиях.

— Я пишу, Маргарита, я пишу, и каждый наступающий день не отличается от другого, сегодня я писал с утра до вечера, и завтра будет так же, и послезавтра, и я не думаю ни о чем другом, кроме живописи, тебе не кажется, что мне повезло? Сколько других людей хотели бы оказаться на моем месте? Брат дает мне сто пятьдесят франков в месяц, представляешь? Это солидная сумма; и даже если иногда мне трудно свести концы с концами, какая важность? В Арле у меня был друг, почтальон, у него трое детей на шее, и он кормит семью, получая сто тридцать пять франков в месяц. Так что мне с моими ста пятьюдесятью не на что жаловаться[37].

* * *

* * *

Винсент разжег трубку и раскурил ее, выпуская маленькие клубы дыма. Он заказал вторую бутылку, голова у меня немного кружилась, но я не посмела отказаться. Он смотрел на меня со странным видом, чуть склонив голову набок, поджав губы, но глаза его улыбались. Он что, посмеивался надо мной? В какой-то момент мы услышали из соседней кухни грохот бьющихся тарелок и стаканов, а потом взрыв ругательств; Винсент обреченно пожал плечами, и я вспомнила, что он показался мне мягким человеком. Именно это слово пришло мне на ум.

— Вы подумали о моем предложении, Винсент?

— О каком?

— Мои рисунки ужасны, я работаю, но мне не хватает изящества, легкости, я словно пленница внутри самой себя. Я запинаюсь, копирую, и все. Помогите мне освободиться, прошу вас.

— Чего ты в действительности хочешь?

— Я хочу работать с учителем, которому я полностью доверяю, кем восхищаюсь и кого уважаю, чтобы он мог посоветовать, поправить, чтобы он указал мне дорогу и помог открыть то лучшее, что есть во мне.

— Тут я тебе не помощник, у меня нет времени. Обратись лучше к Жюлиану. Там хорошие преподаватели, академического толка, но высокого уровня.

— Я теряюсь, Винсент, мне нужно, чтобы кто-то вел меня.

— Ты заблуждаешься, из меня не выйдет хорошего учителя, я совершенно лишен терпения, сам все время в сомнениях, никогда заранее не знаю, как взяться за дело. Как я могу объяснить тебе то, чего и сам не знаю и что остается для меня тайной?

— У меня есть немного денег, совсем немного, но достаточно, чтобы оплатить вашу работу.

— Я же сказал тебе, мне всего хватает.

Я искала новые слова, чтобы победить его колебания, в полной уверенности, что рано или поздно он согласится стать моим учителем. Повисло молчание; для поднятия духа я допила свой стакан и поставила его. И тут он поймал мою руку под столом, сжал ее очень сильно в своей и впервые мне улыбнулся.

— Идем со мной, — сказал он.

Я чувствовала тепло его руки, она пылала, шероховатая и покрытая мозолями.

— Я не могу.

— Я тебе не нравлюсь?

— Я девственница.

Он приоткрыл рот и уставился на меня с вопросительным видом, как будто не поверил.

— Я девственница и не хочу заводить легкую связь, под влиянием минуты, я не могу забеременеть, это было бы катастрофой.

— Ты права, вот уж чего совсем не нужно, я не хочу обременять себя ни женой, ни ребенком, такая жизнь невыносима и для художника, и для его семьи. Все мои друзья на сегодняшний день — пленники и несчастные люди. Ты должен быть волен встать с первыми лучами солнца и вернуться, когда пожелаешь, отчитываясь только перед твоим полотном, но знаешь, если ты не освободишься от самого себя, то рискуешь писать одну мазню.

Его улыбка исчезла, он смотрел сквозь меня, словно я прозрачная. Запыхтел трубкой, та погасла. Он раскурил ее снова.

— Почему ты мне это сказала? — спросил он.

— Я хочу, чтобы вы все знали обо мне: кто я, что у меня на сердце, и что я скрываю ото всех, и чего я хочу тоже.

* * *

* * *

Вчера я была девственницей, сегодня уже нет. Я представляла себе неудержимое опьянение, головокружительный вальс, ждала, что меня унесет буря, заставляющая терять голову и забывать про земное притяжение, а тело будет снедать жаркая лихорадка, подобно одному из тех лесных пожаров, которые превращают стволы деревьев в живые факелы. А оказалось, это просто больно, тягостно и неприятно. Даже противно. Не понимаю, по какой причине вокруг этого нудного дрыганья развели столько шума. А если кому-то угодно млеть от подобных выкрутасов, то, по мне, это преувеличение и вранье. Г-н Золя ввел меня в заблуждение своими намеками, полными тайны и страсти. Он и многие другие. И уж точно, любовнице здесь надеяться не на что.