После обеда она заново причесалась, устроилась в высоком кресле в своей гостиной и заявила, что готова к нашему сеансу, но я впервые отказалась рисовать ее в этой позе и предложила перейти в сад, на скамью у колодца, или же поставить стул у зарослей самшита, или даже пусть стоит, почему бы нет?

— От этой жары сдохнуть можно, — запротестовала она. — Нам будет лучше внутри.

— Нет, будет лучше, если мы окунемся в природу, во внешнюю жизнь. Тебе не хочется сменить позу?

— Да нет, не очень. А зачем? Ты же все равно будешь рисовать меня. И потом, скоро дождь пойдет. Придется спешно спасаться.

— Тучи пройдут мимо. Дождя не будет. Ну же, идем в сад.

Я вышла, не оставив ей времени на ответ, взяла стул, опробовала разные места и в результате пристроила его у большого куста алых роз. Элен уселась на стул, я попросила ее откинуться на спинку, с прямыми плечами, скрестить руки и принять невозмутимый вид. Потом села сама на табурет, напротив нее, положила блокнот на колени и принялась работать сангиной. Я сделала так, как подглядела у Винсента: наметила линию горизонта на уровне двух третей листа. Эта простая линия освободила меня, и в голове сложился будущий рисунок.

— Так ты не хочешь узнать новость, которую я для тебя приберегла? — спросила она минуты через две, стараясь не шевелить губами. — Это касается твоего отъезда в Нью-Йорк.

Я перестала рисовать, приподняла голову. И она заметила улыбку, которую мне не удалось скрыть.

— Что происходит? Ты нашла выход?… Или отказалась от своих безумных планов?

— Я не уверена, что поеду в Нью-Йорк, я, конечно, уеду, но у меня все спуталось в голове. Думаю, я кое-кого встретила.

— Что ты хочешь сказать? Или ты встретила, или ты не встретила.

— Просто я не знаю, что из этого выйдет.

Элен встала, подтащила свой стул и села напротив. Поглядела по сторонам и наклонилась ко мне.

— Это Жорж?

— Если б это был он, я бы не сказала, что кого-то встретила.

— А кто тогда?

— Один художник, отец лечит его в Овере.

— Он болен!

— Не очень. Немного чудной, и все.

— Известный?

— Его очень ценят, но его работы не покупают, это так сложно.

— И что между вами было?

— Ничего. Ну, я его поцеловала.

— Что?!

— Один раз, всего один раз.

— Ты влюбилась в него?

* * *

* * *

Дождь, который давно собирался, хлынул, когда я вернулась в Овер. Я надеялась успеть до него, но, когда я вышла из здания вокзала, пришлось открыть зонтик. Я шла, низко склонив голову, когда недалеко от нашего дома меня окликнул голос:

— Эй, Маргарита!

Винсент пытался с грехом пополам укрыться под козырьком у входа в дом Морелей.

— Винсент! Как дела?

— Я заходил к тебе, но никого не было, я подумал: может, она не хочет меня видеть.

— По средам я бываю у моей подруги Элен и… Этим утром я вас искала, но так и не увидела.

— Я обнаружил чудесный уголок на природе, неподалеку отсюда, долго работал, а на обратной дороге меня застал дождь, я не хотел замочить полотно.

— Встаньте здесь, вы весь промокли.

Я прикрывала его как могла своим зонтиком, но места не хватало на двоих и его картину. Он держал ее на весу, чтобы ее не коснулись брызги ливня.

— Я могу проводить вас на постоялый двор, — предложила я. — Можете укутать ее своей курткой. Если поторопимся…

— Это ее не спасет. Лучше я подожду; так ей ничего не грозит. Просто холст не лучшего качества.

Я поворачивала зонтик во все стороны, чтобы найти, под каким углом он лучше защитит нас, но когда я прикрывала его, то вода лилась на меня, а когда оказывалась под зонтом сама, то его и картину окатывали брызги.

— Делать нечего, берите зонтик, мне ничего не страшно.

Я отдала ему зонт, и теперь укрытой от потоков дождя оказалась только картина. Вода стекала по моему лицу, атласная шляпка насквозь промокла, и в очень скором времени волосы тоже, как и платье с накидкой. Но мне было все равно, он обнял меня за плечо, мы прижались друг к другу, и не знаю, сколько времени мы так простояли на безлюдной улице, укрывшись от всего мира, мокрые, прильнувшие друг к другу. Он коротко дышал, я почувствовала, как его рука притягивает меня ближе, он поцеловал меня — под портиком, который не защищал ни от дождя, ни от ветра, а я обняла его и прижала к себе так крепко, как не прижимала никого и никогда. Этот поцелуй был бесконечным счастьем, и мне показалось, что я обратилась в птицу, которая взлетела высоко в небо.

* * *

* * *

Я не знаю, как сложится мое завтра[33], не сыграют ли со мной дурную шутку мое воображение и моя надежда, не окажется ли тщетным сжигающее меня пламя, но и эта неуверенность, и туманные грезы, и промедление перед последним шагом в пропасть — я принимаю их спокойно, почти безмятежно, как если бы следовала велениям судьбы и понимала, сколь напрасны попытки избежать ее. Я не испытываю ни малейшего намерения сохранить благоразумие или обуздать свое сердце, а еще меньше — принять ту участь, которая была мне предначертана; напротив, я хочу сделать все, что в моей власти, чтобы устремиться к свету, и тем хуже, если он меня ослепит, у меня такое чувство, будто я просыпаюсь после долгого оцепенения и наконец-то дышу, наконец-то становлюсь самой собой.