В соседнем кабинете был накрыт скромный стол, и гауптман Хольт за неимением другой посуды поднял граненый стакан со шнапсом.

– Выпьем за нового рыцаря ордена СС – унтер-офицера Раудене! – провозгласил он. – Прозит!

Снайперы выпили две бутылки шнапса, плотно закусив салом и сардинами, и разошлись. За исключением нового «рыцаря» ордена СС Сауле.

Она оставалась с гауптманом Хольтом до утра… До рассвета…

С первыми лучами солнца она, хорошо замаскировавшись, лежала под подбитым немецким танком, на вершине небольшого холма, заросшего деревьями, и наблюдала за артиллерийскими позициями русских, до которых было около восьмисот метров.

Сюткис лежал в двух метрах от нее под ведущими катками, с которых взрывом сорвало гусеницу. Он первым обнаружил снайпера русских…

– Сауле, я вижу движение в группе деревьев, – сказал он. – На два пальца левее сгоревшего грузовика.

В тот же миг в броню около его головы гулко ударила пуля. Сауле засекла вспышку, но не стала стрелять. Что-то ей подсказывало, что этот снайпер – тертый калач и после выстрела мгновенно сменил место.

Она не успела ничего сказать Сюткису… Обернувшись к нему, она лишь успела увидеть, что тот, не двинувшись с места, снова поднял свой бинокль, – лишь немногим выше, чем следовало… Но слабого отблеска его линз было достаточно, чтобы показать русскому снайперу, что его противник не покинул свое логово.

Второй гулкий удар последовал за первым, и Сауле услышала звук, похожий на хлопок в ладоши.

Она с ужасом смотрела на Брюно и видела чудовищную гримасу вместо лица. Пуля русского снайпера разбила бинокль Сюткиса и, отрикошетив от него, разворотила его рот, выкрошив зубы, раздробив подбородок и вырвав половину языка. Полными паники глазами Брюно уставился на нее, из его разорванного рта с каким-то кошмарным бульканьем вырывалась вспенившаяся кровь.

Сауле, преодолевая приступы рвоты, ухватила Сюткиса за ноги и оттащила его от катков. Она не ошиблась – против них работал снайпер-профессионал, коль он смог так быстро покончить с Брюно. Покинуть позицию до наступления темноты было теперь невозможно, поскольку это означало верную смерть от пули вражеского снайпера…

Впервые за всю войну она ощутила свою беспомощность. Она ничем не могла помочь Брюно… Здесь нужна была скорая и квалифицированная помощь профессиональных медиков. Но где ее взять? Ей оставалось только смотреть, как обрывок языка Сюткиса опухал до размеров ее кулака, постепенно перекрывая дыхательные пути. Она попыталась прижать язык к краю рта, но от этого Брюно стало выворачивать наизнанку… Его можно было спасти, отрезав язык. Она вынула из ножен кинжал и поднесла его к языку Брюно. Но, увидев клинок у своего лица, тот отчаянно замотал головой, разбрызгивая кровь… И Сауле оставила его в покое…

Сюткису становилось все труднее дышать, с каждым новым конвульсивным вздохом в его легкие попадало все больше крови. Он начал задыхаться. Сауле внимательно наблюдала тщетные попытки Брюно бороться за жизнь. Она вдруг подумала, что ей безумно интересно это зрелище. И лишь вид его развороченного лица с окровавленной щетиной вызывал отвращение. Это показалось ей абсурдным, но в тот момент она подумала, что вид неопрятной щетины жалок, и как хорошо, что ей не нужно бриться и ее труп не будет выглядеть таким же жалким, если ее постигнет такая же судьба.

Брюно вдруг схватил руку Сауле и посмотрел на нее в последний раз с неизмеримой глубиной и тоскою, и его глаза, казалось, почти исчезли с лица. Тело задрожало и обмякло, освободившись от мучений. Через несколько секунд напряжение внутри Сауле вылилось в многочисленные, бурные оргазмы…

Остаток дня она провела над телом мертвого любовника. Голова Сауле была пуста – в ней не осталось ни мыслей, ни чувств.

Быстро смеркалось, и до нее, наконец, дошло, что нужно действовать. К Сауле вернулось обычное хладнокровие. Она вдруг почувствовала себя еще более расчетливой, жестокой и безжалостной, чем была до этого рокового дня.

Штаны между ног были все еще мокрыми, и она вытащила из сумки Сюткиса перевязочный пакет. Разорвав обертку из вощеной бумаги, она сунула марлевый комок в штаны, сразу ощутив приятное тепло. С наступлением темноты она вытолкала тело Брюно из-под танка и, напрягая все свои силы, оттащила его к немецким позициям.

Ее заметили и помогли спустить одеревеневшее тело Сюткиса в окоп.

Сауле отправилась к гауптману Хольту и доложила о случившемся, вручив ему солдатский опознавательный знак Сюткиса. Утром саперы вырыли могилу для него. В степи не росло деревьев, чтобы сделать крест, и Сауле положила на могильный холм стальную каску Брюно…

Стоя над могилой, Сауле подумала, что вместе с Брюно она похоронила сегодня еще одну – последнюю часть того человеческого, что еще оставалось в ее душе…

Даша сидела у койки Андрея, грея его руку в своей. Она была в новом обмундировании, но не флотском, а пехотном, невесть где раздобытом вездесущим начмедом. Ее флотские одежды после поездки в Севастополь пришли в полную негодность…

– Ох, Андрюша, – рассказывала девушка. – Что я пережила, не приведи Господь! Знаешь, пока мы мчались, не разбирая дороги, а по нам стреляли парашютисты, мне было не так страшно, как… А потом… Я открыла дверцу, и дядя Слава вывалился из кабины прямо на меня. И сбил меня своим телом в воронку. Он был уже мертв. Я сильно ударилась головой и, наверно, потеряла сознание. Когда пришла в себя… Я все видела, понимаешь?! Все! Это было страшно! Где-то был вражеский снайпер… Парашютист. Как только я пыталась выбраться из воронки, он издевался надо мной… Всаживал пулю за пулей в сантиметре от моей головы. В самую грань между жизнью и смертью… Но в перерывах между выстрелами в меня он стрелял в тело дяди Славы. Он убивал и убивал мертвое тело рядом со мной. И этот звук… Этот звук… Это чавканье, с которым пуля пробивает мертвое уже тело… Если бы ты знал, милый, как же это страшно! Я постоянно думала о тебе, думала, что все равно это скоро кончится, и я поеду к тебе. И обниму тебя, родной… Придут наши, ведь кто-то же видел десант… Наверно, это и спасло мою психику… Мои мысли о тебе… Я не знаю, сколько это продолжалось… Потом мимо нашей полуторки промчались грузовики с солдатами-пехотинцами. Был сильный бой. Пашка Смирнов все это время лежал на полу кабины, он ничем не мог мне помочь… Когда наши начали биться с парашютистами, Пашка вылез из машины и перевязал мою голову. Господи, Андрюша, вся моя одежда была насквозь пропитана кровью дяди Славы. Вся! И посечена осколками камней, выбиваемых пулями снайпера… Наум Михайлович, когда увидел, приказал Пашке забрать ее у меня и сжечь… А мне принес вот это – солдатское… А тельняшку мне кто-то из санитарок принес, уж не помню кто… А я же метр пятьдесят пять! Влезла в эти брюки галифе, а девочки меня наверху ими завязали!

Андрей слушал сумбурный рассказ Даши, и в груди его закипала ненависть. Он не смог сдержаться…

– Ладно бы над мужиком измывался! – сказал он. – Но зачем же над безоружной девушкой?! Которая и ответить-то не может. Мужик бы нашелся! Открыл огонь в направлении выстрелов, рывком ушел из воронки… А что ж девушка?! Она ведь совсем беззащитна перед снайпером… Убивать буду! Без пощады!