– Такова одна из теорий, Эйнштейн, – подхватывает Тори. – Другая заключается в том, что ты ему просто не нравишься, а мы слишком глубоко копаем. – Она широко мне улыбается.

Я вновь мысленно прокручиваю слова Саванны. Если они верны, то у меня по крайней мере появится логическое объяснение, почему Блейк ко мне так относится. Я его понимаю – нелегко жить со знаменитым родителем. Ты постоянно испытываешь давление, неведомое остальным, плюс приходится следовать куче дополнительных правил. Именно поэтому меня сослали в Фэрвью: обычная подростковая жизнь, в которой учишься на своих ошибках, просто-напросто непозволительная роскошь в мире, где необходимо поддерживать определенную репутацию. За прошедшие годы я поняла одно: папина работа влияет на всю семью. Не только он должен тщательно за собой следить – хотя бы на публике, – но и все мы. Проступки непозволительны. И, готова биться об заклад, Блейк живет точно так же.

Я резко дергаю за поводья; к моему удивлению, Фредо послушно останавливается.

– Что такое? – встревоженно спрашивает Саванна, разворачивая свою лошадь.

– Э-э, погодите, – бросает нам Тори через плечо, в то время как ее конь продолжает брести дальше. – Девчонки! Как остановить эту штуковину?

Однако в данный момент на вершине наших приоритетов вовсе не помощь Тори с навыками верховой езды. Мы с Саванной глядим друг на друга, беседа становится диалогом.

– Ты правда думаешь, что все дело в этом? – спрашиваю я.

– Ну, он моя плоть и кровь, помнишь? Именно поэтому я также знаю, что он не водит на свиданки всех подряд. Возможно, он таким вот нетипичным образом проявляет свою заинтересованность.

Она мне подмигивает, затем слегка ударяет ногой по ребрам лошади, которая трогается с места и постепенно переходит на галоп. Саванна подается вперед, без труда удерживаясь в седле. И прежде чем она совсем отдаляется, я вижу ее сияющую улыбку. Полагаю, она с нетерпением ждала этого момента всю прогулку и теперь вылетела как пробка из шампанского.

– Саванна! – пронзительно верещит Тори, когда ее конь следует примеру лошади Саванны. Ой-е! Он стремительно набирает скорость, в то время как наездница подпрыгивает в седле, цепляясь за него изо всех сил.

Фредо не двигается с места. Я спокойно сижу под палящим солнцем и с интересом наблюдаю за новыми друзьями. Тори так громко вопит, что распугала всех птиц в округе, однако в седле держится крепко. Наконец конь переходит на вполне безопасный аллюр. Саванна же уверенно мчится по периметру поля, счастливо хохоча и даже не предпринимая попытки броситься на помощь подруге.

Я благодарно глажу своего коня по грациозной шее.

– Фредо, как же я чертовски рада, что выбрала тебя.

– По чему я скучаю больше всего, так это по бассейну. У них тут вечно жара, но нет бассейна! Где логика, а? Как же я мечтаю занырнуть в чистую прохладную воду!

– Не на всех ранчо устанавливают бассейны, – замечает мама. – Полагаю, тете Шери и дедушке он ни к чему.

– Наверное… Может, как местные, пойти на озеро?

Я переворачиваюсь на живот и ставлю телефон на прикроватную тумбочку, подпирая лампой, поскольку рука устала его держать. Мы с мамой уже довольно долго болтаем по видеосвязи, я рассказываю ей, как живется в другой части страны.

– А знаешь, по чему еще я скучаю? По соцсетям. Может, сумеешь убедить Рубена вернуть мне доступ к аккаунтам? Он уперся рогом и ни в какую, отстой просто!

Мама хмурится и сочувственно кивает, ее лицо на мгновение дробится на пиксели. Она разговаривает со мной через ноутбук, сидя на кухне – там же, где всего неделю назад меня обнимала и заверяла, что все будет хорошо. Разумеется, мама выглядит безукоризненно, как же иначе. Я начинаю скучать по аромату ее парфюма.

– Прости, солнышко. Ты же знаешь, от меня мало что зависит. Я пыталась обсудить с Рубеном варианты, которые устроят и тебя, и папу, но он раздражается всякий раз, когда я поднимаю эту тему.

– Как, по его мнению, я должна уверить друзей, что счастлива провести здесь каникулы, если даже не могу написать об этом в Сети? – Я сердито хмурюсь, надеясь на поддержку. – Выглядит подозрительно, мам. В нормальных обстоятельствах я бы сейчас строчила посты о том, как мне весело. Я бы обставила все так, что и комар носа не подточит. Мое полное исчезновение из Сети едва ли говорит о том, что я наслаждаюсь каникулами.

– Мила, прости, – вновь извиняется мама, хотя в происходящем нет ни грамма ее вины: у нее столько же влияния на папину пиар-кампанию, сколько и у меня – мы обе полностью под каблуком Рубена. – У меня самой жутко плотный график, иначе я тоже исчезла бы из Сети вместе с тобой! Мы поехали бы в Европу: только представь, отдых в Каннах, Ницце, Монте-Карло!

– Ага, и пропустить все папины мероприятия? Таблоиды раздуют целую трагедию. – Я тяжко вздыхаю. Если мы с мамой посмеем куда-то уехать без папы, пресса придет в экстаз.

Она драматично ахает и насмешливо изображает заголовки:

– «Марни Хардинг нежится на солнышке на Лазурном Берегу, без мужа… Неужели в раю неприятности?!»

Как же здорово, что у меня есть тот, кто понимает тяготы жизни в папиной тени! Когда мама напоминает о собственных трудностях, я чувствую себя менее одинокой. Причем ей в сотню раз хуже, и если она умудряется сохранять рассудок, то и мне нечего придумывать оправдания.

– Уже решено, когда я смогу вернуться домой? – спрашиваю.

– Фильм выйдет через три недели, – отвечает мама, опустив подбородок на кулак и устремив взгляд куда-то в сторону. – Вероятно, продюсеры не хотят никакого негатива на минимум недели две после.

Хоть она и работает в этой сфере, даже ей очевидно, что там порой перегибают палку. Для большинства все же есть проблемы посерьезнее, чем низкие сборы.

Я усаживаюсь, вытягиваю ноги и начинаю рассеянно потирать колени, рассматривая узоры на ковре.

– Мам? Я правда так сильно порчу папин имидж?

– Ох, вовсе нет! Но таблоиды… – Мама тяжко вздыхает. – Ты ведь знаешь, какие они – как акулы, которые почуяли кровь. Те заголовки на прошлой неделе действительно выглядели неважно. Несправедливо как по отношению к папе, так и по отношению к тебе. Но в таком уж мире мы живем. – Она тянется к чему-то, на мгновение исчезая из вида, затем вновь появляется с бокалом белого вина. Сделав глоток, аккуратно ставит бокал на стол. – Поверь, в ближайшее время я тоже должна быть паинькой. Никаких появлений на публике в неподобающем виде.

За ее спиной мелькает фигура – так быстро, что я едва ее не пропускаю.

– Это был папа? – спрашиваю, беря телефон в руки, чтобы лучше разглядеть.

Очевидно, то действительно был он – услышав мой вопрос, папа возвращается к экрану за маминой спиной. Он плечом прижимает к уху телефон и мычит кому-то на другом конце линии. Как обычно, на голове солнечные очки, будто приклеенные на суперклей. Полагаю, он боится выйти без них на улицу, а если постоянно держать при себе, то и не забудешь. Папа небрежно машет мне рукой и вновь исчезает.