Я наблюдаю за их борьбой, не в силах оторваться, будто зачарованная. Есть нечто щемяще милое в том, как парень, все еще в брюках и рубашке, только-только из церкви, играет со своим щенком в лучах летнего солнца.

– Все, хватит, Бейли, – говорит Блейк, развеивая чары. – Идем, Мила, покажу тебе домик.

Выпрямившись, мы идем ко входу, Блейк придерживает для меня дверь. Проходя мимо, я замечаю, что он немного нервничает, впуская меня в свою мужскую берлогу.

С любопытством оглядываю помещение. На стене справа висит телевизор, перед ним – диван с кучей покрывал, рядом – настольный футбол и какой-то тренажер, который занимает большую часть комнаты, его дополняет стойка и штанга. На стенах развешаны плакаты с музыкантами, а в самом центре, прямо передо мной, на подставке стоит акустическая гитара.

– Не то чтобы я тут жил или типа того, – смущенно говорит Блейк, закрывая за нами дверь. Успевший прошмыгнуть внутрь Бейли семенит к подстилке под телевизором и принимается смаковать свою новую любимую палку. – Просто расслабляюсь.

Сажусь на край дивана и начинаю рассеянно перебирать бахрому на одном из покрывал. Глаза повторно обводят комнату, залитую солнечным светом, проникающим через стеклянные двери и освещающим каждый предмет.

– Здесь прикольно. – Я одобрительно киваю.

– Ага, мне тут нравится.

Блейк присаживается на край настольного футбола. Теперь он выглядит встревоженным, взгляд опущен, коленки дергаются.

– Что ж… Полагаю, ты еще ждешь ответа?

А, точно! Ведь ради этого я и приехала, верно? Чтобы добиться от Блейка ответа. Ну, по крайней мере, в основном ради этого…

Переплетаю пальцы на коленях и расправляю плечи, всем видом пытаясь показать серьезный настрой, чтобы он не вздумал играть со мной в игры.

– Итак, Блейк Эйвери, – начинаю я официальным тоном, будто адвокат, выступающий с заключительной речью перед вынесением приговора. – Ты совершенно сбиваешь меня с толку: то отвешиваешь комплименты моему пирсингу или ведешь в хонки-тонк и чавкаешь прямо передо мной – последнее, к слову, отвратительно, – тем не менее все это вполне нормальное поведение.

Блейк внимательно слушает, его глаза сияют в лучах солнца.

– И вдруг ни с того ни с сего, – невозмутимо продолжаю я, – начинаешь меня допытывать расспросами. Так что скажи, Блейк, ты козел или просто рад, что наконец-то можешь перевести всеобщее внимание с себя на кого-то другого?

– Какая речь! Ты заранее ее подготовила?

Выражение моего лица становится суровее.

– Отвечай на вопрос! – (Да, подготовила.)

– Я не козел, – серьезно говорит он. Его пристальный взгляд меня немного напрягает. – И прости, если я тебя мучил, я не нарочно. – Вздохнув, Блейк соскальзывает с края стола и подходит ближе. – Ты права, обычно все внимание приковано ко мне. «Блейк, а мэр знает, что ты пьешь на территории школы?» «Блейк, тебе лучше приглушить музыку, пока я не обратился к городским властям»… И тут вдруг появляешься ты, и я думаю: «Круто, наконец есть новый объект для подколов».

– Как кстати, – бормочу я.

Уголок его губ дергается, скрывая улыбку.

– Именно. Ты приехала весьма кстати.

– Значит, в этом дело – ты хочешь, чтобы все говорили обо мне вместо тебя? – произношу я, падая духом.

Именно этого мне и нужно избегать – шумихи. В голове эхом разносятся слова Рубена – вся эта чушь о том, чтобы не высовываться… Но как спрятаться в крошечном городке? Тут никогда ничего не происходит, и вдруг заявляется дочка самого Эверетта Хардинга!

– Ну, в общем, да. – Блейк подходит к дивану и кладет руку на стойку с виниловыми пластинками. – Многим любопытно, появится ли и сам Эверетт.

Сердце уходит в пятки. Зря я согласилась поехать на автопикник. Да и зря вышла на контакт с Саванной. Следовало сидеть на ранчо, перекрашивать облупленные деревянные панели, слушать рассказы Попая о Вьетнамской войне и учиться у тети Шери ухаживать за лошадьми. Следовало делать то, что от меня требовали папа с Рубеном: молчать в тряпочку, ходить по струнке – быть идеальным пикселем в идеальном портрете Эверетта Хардинга. Без всякой возможности побыть просто Милой Хардинг.

– Мила? – обеспокоенно зовет меня Блейк.

Поднимаю на него взгляд, сердце отчаянно колотится в груди.

– А тебе не приходило в голову… – обрываю себя, проглатываю тугой комок в горле и начинаю заново: – Не приходило в голову, что, возможно, у меня есть веская причина не рассказывать всем о том, кто мой отец?

Блейк присаживается рядом со мной, наклоняется вперед, упершись ладонями в колени, и заглядывает мне в лицо, словно пытаясь отыскать в нем намек на ту самую «вескую причину».

– Э-э, ты будто больше на меня не злишься. Можно начинать беспокоиться?

К нам вприпрыжку подбегает Бейли, кладет лапы на край дивана; пушистая голова устраивается на коленях хозяина, хвост радостно виляет. Однако Блейк отстраняет пса.

– Не сейчас, – шепчет он и решительно указывает на подстилку. Бейли понуро уходит. – Хороший мальчик.

На лице Блейка напряженное выражение. Не получив ответа, он пытается угадать сам:

– Ты не хочешь, чтобы из-за отца к тебе начали подлизываться? Пытаешься завести настоящих друзей, а не фальшивых? Надоело постоянно говорить об отце?

Качаю головой и слабым голосом объясняю:

– Я не хотела упоминать отца, поскольку никто в принципе не должен знать о моем приезде.

Блейк недоуменно хмурит брови.

– Почему?

Повернувшись, впиваюсь в него взглядом.

– Ну же, Блейк, ведь ты уже понял, что я здесь не по доброй воле.

Он откидывается на спинку дивана и невидящим взглядом смотрит на стену, размышляя.

– Мила, в Нэшвилле я тебя расспрашивал вовсе не для того, чтобы поиздеваться. Я давал тебе возможность выговориться. О чем угодно. – Он снова подается вперед, на этот раз придвигаясь ко мне чуть ближе. Его колено касается моего. – Так что? Не желаешь поделиться проблемами?

Мой взгляд падает на его колено рядом с моим, которое машинально отодвигается.

«Возможно, в городе лишь я один могу тебя понять», – сказал Блейк в Нэшвилле, и эти слова крутятся в голове как на повторе. Я тогда ответила ему, что у нас совершенно разные жизни. Однако теперь, окидывая взглядом идеальный дом за стеклянными дверьми, я думаю о миссис Эйвери – о мэре Нэшвилла, чьему сыну строго-настрого велят следить за своим поведением, чтобы ни в коем случае не бросить тень на идеальную репутацию матери. Дочери Эверетта Хардинга это чувство знакомо не понаслышке.

Вздергиваю подбородок и встречаюсь взглядом с Блейком.

Возможно, он действительно единственный в округе, кто в состоянии хоть отчасти меня понять – понять, каково ребенку известных родителей, которому приходится постоянно думать о репутации. Готова поставить все свои деньги на то, что очень многие будут счастливы очернить мэра, и наверняка от Блейка требуют вести себя определенным образом.