причудливые стороны от тех, кто был еще более необычным, чем я. Тогда я скрывала их только из чувства безопасности или из желания следовать установленным правилам, в зависимости от обстоятельств. Трудно не осознавать, что ты «чудная», если ты такая и есть. Мир либо напомнит тебе об этом напрямую, либо вынудит тебя отстраниться и понять, что ты чем-то мешаешь окружающим. Я верила в то, что можно научиться обманывать свой характер, но понимала, что нельзя скрыться от людей, которые видят тебя насквозь, особенно если их собственные склонности в чем-то соответствуют твоим. Как бы ты ни старалась спрятаться от себя самой, невозможно спрятаться от людей со схожим характером или взглядом на жизнь. Не стоило даже и стараться. Дети-чудаки всегда находят друг друга.

С Брэдли я познакомилась в последнюю неделю шестого класса. Впервые я обратила на него внимание, когда он уставился на меня. Учительница устроила обсуждение книги, прочитанной мною три года назад, и я, по своему обыкновению, погрузилась в фантазии. При этом я поглаживала ладонями джинсы на коленях. Мне нравилось ощущение ткани между кожей ног и кожей рук. Я старалась заниматься этим приятным делом, только когда никто на меня не смотрел, по крайней мере из тех, чье мнение меня заботило.

В своих фантазиях я воображала себя учительницей, стоя́щей перед классом и с воодушевлением, размахивая руками, рассказывающей о том, что давно знаю, но чем мне до сих пор нравится делиться. Мои ученики не витали в облаках. Их глаза были устремлены на меня — их поражала моя способность выстреливать усвоенными знаниями, как лазерным лучом, прямо им в мозг и одновременно развлекать их. В реальности учительница говорила что-то о скучной книге, но в моих фантазиях мы с классом обсуждали книгу «Самые голубые глаза», которую я за три утра прочитала в школьной библиотеке. Мне казалось, что я еще не совсем поняла ее, но я старалась.

Потом фантазии мои угасли, а руки остановились на середине бедер, когда я уловила какое-то движение в дверном проеме. Точнее, не совсем в самом проеме. Не в дверях, где учительница могла бы заметить его, но у противоположной стены коридора. Он стоял и смотрел на меня. Белый мальчик, которого я не видела раньше — и это в небольшой школе, где с каждым годом оставалось все меньше белых учеников, хотя и раньше их было не так чтобы слишком много. И все же я не знала его. Я никогда не видела его короткие каштановые волосы и мягкие голубые глаза. Я улыбнулась ему, потому что он показался мне странным, но это было неважно, если я тоже казалась ему странной. Он улыбнулся в ответ, но не отвел взгляд.

— И где, интересно, сейчас находится Эшли Форд?

Я медленно повернулась вперед и положила руки перед собой, стараясь не делать резких движений, чтобы не показалось, будто меня застали врасплох. Миссис Миллер стояла перед классом, прижимая мел к доске в том месте, на котором оборвала записываемое предложение, заметив, что я отвлеклась. От смущения сердце глухо забилось у меня в груди. Я постаралась дышать неглубоко и контролировать дыхание. Я не могла остановить стук, но я умела носить маску. Я могла показать им то, что хотела, чтобы они увидели. Усмехнувшись и откинувшись на спинку стула, я сказала:

— Я сейчас прямо здесь. Вам что-то от меня нужно?

Учительница плотно сжала губы и повернулась к доске. Учебный год почти закончился, и миссис Миллер, как всегда в строгом платье и с круглыми очками, оставила попытки укротить меня. Мы уже не раз спорили по поводу того, что я слишком громко чихаю, или что каждую работу мы должны писать красивым наклонным почерком, потому что этого будут требовать от нас в старших классах и в колледже. Я не имела ничего против правил, но мне не нравилось, когда взрослые врали, и когда я слышала ложь с их стороны, то не могла остановиться. Миссис Миллер страстно желала, чтобы я заткнулась и не выделывалась. И я, сказать честно, обожала, когда она на меня сердилась по этому поводу.

Когда прозвенел звонок и все с шумом вышли из класса, мальчик подошел ко мне и прошептал на ухо: «Мне кажется, ты хорошенькая».

Его слова потрясли меня. До этого, если я нравилась какому-то мальчику, он обычно хватал меня за руки, говорил грубости или выводил из себя каким-нибудь другим образом, заставляя нервничать и чувствовать неуверенность. Брэдли сказал, что я красивая, и это признание тут же запало в мое подростковое сердце. Он не хватал меня и ничего не отбирал, чтобы выразить свое ко мне отношение. Он предложил мне часть себя, признался, какой видит меня, и меня это очень тронуло. Его слова казались очень редким комплиментом — таким, перед получением которого не приходится страдать.

И все же у меня было такое чувство, будто я что-то ему должна, а он отказывается это принимать. Я думала о нем весь день, а если достаточно надолго закрывала глаза, то ощущала его дыхание на моей коже и слышала даже тот самый звонок, который звучал во время его признания. В моем сознании разворачивались прочитанные на протяжении многих лет романтические поэмы, повести и рассказы, резонируя с зарождающимся внутри меня чувством любви и напоминая о том, как сильно я хотела, чтобы меня желали именно таким образом. Даже то, что в меня влюбился тот, кого я раньше никогда не замечала, кто пришел как будто из ниоткуда, тоже имело свой смысл.

Брэдли считал, что я красивая, но при этом он совершенно не знал меня. Возможно, это было и к лучшему. Если бы он знал меня поближе, то увидел бы во мне и плохие стороны, а это меня не устраивало. В моих плохих качествах не было ничего красивого, и я не могла скрывать их от тех, кто находился слишком близко от меня.

Для него я была хорошей. Когда я чем-то смешила его, в его глазах загорались искорки, и он улыбался, обнажая неровные, слегка желтоватые зубы. В такие моменты он напоминал мне Альфреда Э. Ньюмана из комиксов в журнале «Mad», которые я читала по пять штук зараз в библиотеке — при условии, что этот Альфред жил в трейлере, ему было бы четырнадцать и он выкуривал по пачке в день. Я буквально «подсела» на то, как Брэдли говорил обо мне. Его признания напоминали мне письма отца, который всякий раз писал, что я самая лучшая, самая умная,