недель они еще определялись с окончательным решением. Его матери не хотелось уезжать от родственников. В конце концов они не устояли перед возможностью переехать в дом из трейлерного парка. Но пока вопрос решался, Брэдли названивал мне каждый вечер, едва ли не плача, и говорил, что мы не должны расставаться, а я молилась, чтобы они переехали и он забыл мое имя сразу же, как пересечет границу округа.

Сохранять отношения на расстоянии очень трудно, а мы были еще слишком юными. По-моему, именно так я объясняла ему сложившуюся ситуацию. Так я пыталась заставить его понять. И заставила. Однажды вечером, держа телефонную трубку и поглаживая пальцем стеганое одеяло матери, я сказала Брэдли:

— Если я отдам тебе себя целиком, а ты ничего не вернешь, что тогда у меня останется? Меньше, чем ничего. Меньше меня, и ничего от тебя.

— У тебя кое-что есть, — сказал он. — У тебя есть я. И однажды я отдам тебе все. Когда мы поженимся, у тебя буду весь я и все, что ты только захочешь. Я готов умереть, чтобы дать тебе все на свете.

Его слова звучали как фразы из фильма.

— Нет, — сказала я. — Я больше не хочу встречаться.

Я пообещала Брэдли, что мы увидимся в последний раз. Он попросил меня прийти в удобное для меня место, где мы могли бы побыть наедине. На заднем дворе у нас стоял белый сарайчик, в который никто никогда не заходил, и хотя там было темно, холодно и грязно, это было самое уединенное место, какое только мы могли найти. На сей раз я не сомневалась в том, что сумею убедить его положить конец нашим отношениям. Мы были детьми, он злился, а я просто хотела быть хорошей. Разве он не может просто отпустить меня? Когда я зашла внутрь и тихо прикрыла дверь за собой, его лицо осветил свет снаружи. Было заметно, что он плакал, и на холоде слезы застыли на его щеках.

Я обняла его, потому что мне не хотелось его расстраивать, а он прижался ко мне — так что я уперлась спиной в старую стиральную машину или в сушилку. Позволив ему выплакаться мне в плечо, я выслушала, как ему жаль, как иногда он сходит с ума и не хочет, чтобы я ненавидела его. Я сказала, что не ненавижу его. Когда он произнес: «Я люблю тебя», я начала отстраняться.

— Не надо.

Он поскрежетал зубами и только усилил хватку, сцепив руки вокруг моей талии.

— Брэдли, — я снова перешла к успокаивающему тону, надеясь на безопасный исход.

Меня испугала легкость, с какой этот приторный неживой голос исходил из меня. Это была не я. Это было нечто, что ему требовалось от меня, и мне не хотелось быть ею. Я могла быть хорошей. Я могла получать только отличные оценки и ездить на специальные экскурсии, но все это не имеет значения, если я продолжу разговаривать с ним так, как он хочет, как бы долго это ни продолжалось; для тринадцатилетней девочки любой период времени — это практически вечность.

— Пожалуйста, — на этот раз я заговорила как настоящая «я». — Мне не хочется обижать тебя. Я просто хочу попрощаться. Разве мы не можем просто попрощаться и остаться друзьями?

Мои глаза еще привыкали к темноте, когда он погрузил ногти мне в бока и яростно прорычал:

— Нет.

Я не закричала. Я не знала, что делать, и боялась, что кто-то придет и нас обнаружат и что они подумают о происходящем. До меня вдруг дошло, что все решения, которые приняла перед тем, как войти в сарайчик, были ошибочными. Переместив вес своего тела, он наклонился назад, приподнял меня и усадил на ржавую металлическую стиральную машину или сушилку. Одной рукой он сжал оба моих запястья, а другой стал возиться с молнией моих джинсов. Всякий раз, как я пыталась вырвать руки или ноги, они ударялись о стенки машины с глухим звуком БАМММММ, пугавшим меня до оцепенения.

— Я люблю тебя, — повторил он; по его лицу текли слезы, сопли и холодный пот. — Пожалуйста, пожалуйста.

Я не знала, о чем он меня просит, но не хотела соглашаться. Мысли мои разбегались во все стороны, перебирая варианты и не находя выхода. Мне показалось, будто что-то шевелится в углу, и я молилась о том, чтобы это была огромная крыса, которая, по словам бабушки, якобы обитала под этой свалкой старья. Что угодно, что могло бы привести его в чувство, чтобы он хоть на мгновение осознал, что собирается сделать, и отказался бы от этого. Но это не было животное, ни мифическое, ни какое-либо другое. Это был Джерри, дружок Брэдли. Наблюдавший за нами исподтишка. Брэдли не собирался передумывать. Он делал как раз то, зачем пришел сюда. Одной рукой он стянул с меня брюки и трусы, и от прикосновения голой кожи к холодному металлу мне показалось, будто в меня воткнули миллион иголок. У меня не было времени на размышления. Никто и ничто не придет ко мне на помощь, и поскольку сама спастись не могла, я отключилась. Закрыла глаза и позволила занять свое место кому-то другому. Я выплыла в морозный день, навстречу слабому солнечному свету, пробивавшемуся сквозь редкие облака.

Никогда еще мне не было настолько трудно возвращаться в свое тело. Прижавшись спиной к ледяному металлическому прибору, свернувшись в клубок, я походила на слизняка, который пытается уснуть или умереть. Я была там и отчаянно пыталась не быть, а потом меня не стало. Во мне было нечто слишком хорошее, слишком невинное для того, что происходило с этим телом, продолжавшим доставлять мне неприятности. Когда я поняла, что происходит, что он намеревается сделать со мной, что он уже начал делать, внутри себя я закричала. Разум мой разделился. Снаружи я сохраняла спокойствие ради безопасности. Но внутри тела пронеслось слово от кончиков пальцев до макушки головы, обращенное к той единственной милой части меня, единственной любимой части меня: «Беги».

Не представляю, кто бы захотел остаться на моем месте. Прошло много времени после того, как оба парня выскользнули через дверь, перепрыгнули через забор и крадучись пересекли задний двор соседей. Я попыталась снова ощутить свои части тела — руку, ногу или ухо. Каждый раз меня кусала острая и холодная боль, предупреждавшая, чтобы я не суетилась. Казалось, я целыми часами витала над своим телом, боясь полностью войти в него и обнаружить, что оно холодное или, что еще хуже, пустое. Я не знала, как долго так пролежала;