Пьер Огюстен полагал, что в том «сборище влюбленных», каковым являлся их дом на улице Конде, он уже нашел для себя достойную пару в лице Полины Ле Бретон.

Когда эта барышня, отличавшаяся редкостной красотой, впервые переступила порог дома Каронов, ей было семнадцать лет. Ее отец в свое время перебрался на Антильские острова, где сколотил приличное состояние; прожив на островах пятнадцать лет, он покинул сей бренный мир. Наследство г-на Ле Бретона оценивалось в два миллиона ливров, и им не стоило пренебрегать. Правда, Бомарше счел разумным навести справки о реальном положении дел с этим наследством, так как до него дошли слухи, что имущество покойного было в закладе, поскольку г-н Ле Бретон стал жертвой каких-то мошенников, доведших его до разорения.

Бомарше был немного знаком с управляющим Сан-Доминго г-ном де Клюньи, у того был настоящий нюх на мошенничество, он продемонстрировал это в полной мере, когда сменил Тюрго на посту генерального контролера Министерства финансов Франции. Принцессы соблаговолили собственноручно написать Клюньи, а также пожелали познакомиться с Полиной. Они нашли девушку очаровательной, и столь лестный отзыв их высочеств окончательно убедил Бомарше в правильности его выбора спутницы жизни. Он тем охотнее рассматривал перспективу этого брака, что ему не нужно было завоевывать симпатий невесты.

Эта женитьба могла кардинально изменить его будущее. Так неужели действительно истинная мудрость заключалась именно в том, чтобы продать все свои должности при дворе, последовать за этой красавицей на Сан-Доминго и превратиться в богатого плантатора?

Возможно, Бомарше поторопился и поступил несколько легкомысленно, отправив при помощи Пари-Дюверне 80 тысяч ливров г-ну де Клюньи для восстановления хозяйства во владениях Ле Бретонов. Желая подстраховаться, Пьер Огюстен пошел еще дальше: он снарядил в Сан-Доминго двоюродного брата своей матери, некого Пишона де Вильнёва, честного и преданного ему человека. Этому старому холостяку, оказавшемуся в стесненных обстоятельствах, Бомарше дал в дорогу 10 тысяч ливров, а также снабдил его сельскохозяйственным инвентарем.

И, наконец, он посоветовал Полине побольше общаться с ее дядюшкой-вдовцом, поселившимся в Париже; наследницей этого богатого родственника она надеялась стать. Практичный Пьер Огюстен намекнул девушке, что завещание, оформленное дядюшкой на ее имя, могло бы ускорить их свадьбу: «в противном случае ожидание может затянуться на целый год, потерянный год счастливой жизни, отложенных на будущее наслаждений и пустующей спальни в золотисто-зеленых тонах».

Подобные рассуждения казались слишком приземленными юной креолке, более склонной к признаниям в любви, нежели к расчетам; порой ее огорчали легкомысленные поступки и фантазии жениха, которому она даже как-то осмелилась сказать: «Ты думаешь только о своих удовольствиях».

Письма Пьера Огюстена, по мнению этой невинной барышни, были чересчур смелыми; сама она, несмотря на всю свою любовь, не позволяла себе бурного проявления чувств и, вероятно, очень пугалась, когда читала о том, как в одном из своих снов жених «поглаживал ее пухлые ручки, целовал алые губки и сосал две чудные ягодки, посаженные удовольствия ради на ее прелестной грудке. А далее произошло то, о чем я непременно расскажу тебе…».

Как далеко зашли их отношения? Письма его становились все более и более легкомысленными, но Полина, видимо, так и не преступила последней черты. Впрочем, и сам Бомарше не торопился связывать себя обязательствами, поскольку не получил еще с Сан-Доминго интересовавших его сведений. Не поступили они и к тому времени, когда Пьеру Огюстену пришлось спешно уехать в Испанию разбираться с Клавихо.

В Мадриде его чувства к Полине отступили в тень. Он был больше занят грандиозными экономическими и политическими проектами, нежели своими матримониальными планами. Кстати, сразу после того, как Бомарше добился воцарения маркизы де ла Круа в алькове Карла III, он поставил об этом в известность Шуазеля, отправив ему личное донесение.

Осенью 1764 года в письме к жениху Полина сообщала обнадеживающие новости о состоянии дел на Сан-Доминго и предлагала назначить день свадьбы, вопрос о которой был в принципе решен еще до отъезда Пьера Огюстена в Мадрид. Спустя короткое время ситуация резко ухудшилась: родственник Бомарше Пишон умер на Антильских островах, не успев навести порядок в финансовых делах Ле Бретонов, и все говорило о том, что вернуть вложенные в их хозяйство деньги будет непросто. Но эти малоутешительные новости до поры до времени затмевали мадридские приключения.

Только после провала всех его грандиозных планов в Испании Бомарше вспомнил наконец, что во Франции у него осталась невеста. Тревожное письмо сестры Жюли заставило его поторопиться с возвращением.

«Отсутствие — самое большее из зол».

Возвращение в Париж не принесло радости: финансовые дела его семьи были настолько расстроены, что Бомарше пришлось продать свою должность контролера-клерка королевской трапезы, чтобы получить хоть какие-то наличные деньги. Из вырученных 70 тысяч ливров 49 983 ушли на оплату кредитов, взятых под проценты для приобретения дома на улице Конде, а на оставшиеся деньги, слишком незначительные, чтобы их можно было вложить в новое предприятие, было куплено обручальное кольцо для Полины.

Отказ от должности контролера-клерка означал, к сожалению, утрату постоянного повода бывать в королевском дворце, но положение Бомарше при дворе и без того уже пошатнулось, сильные мира сего часто меняют тех, кто их развлекает, поскольку обычно не испытывают к ним никакого уважения. Единственным человеком в Версале, по достоинству оценившим Бомарше, был дофин: в 1765 году его не стало, и принцессы к учителю музыки заметно охладели, а ведь их покровительство было для него весьма полезным. Занятый своими брачными планами, так и сяк просчитывая их возможные последствия, Бомарше не успел еще в полной мере осознать эти неприятные для него перемены.

А между тем настроение его невесты также изменилось. В 1765 году тон посланий Полины был уже не тот, что годом раньше, когда она обращалась к своему путешествующему жениху не иначе как «моя любовь, моя душа, мое всё» и нежно писала ему: «Твое возвращение станет для меня восходом солнца в погожий день».

Слухи о похождениях Бомарше в Испании дошли и до Парижа: имя и роль маркизы де ла Круа стали хорошо известны на улице Конде еще и потому, что сам Пьер Огюстен беззастенчиво похвастался своей победой в письме к отцу. Конечно, Полина знала о легкомыслии жениха и его любви к удовольствиям, но ведь он обещал ей остепениться и стать хорошим мужем. Но разве можно было поверить в полное перевоплощение этого человека, для которого мало было просто любить женщину, мало было просто наслаждаться ее обществом. Он беспрестанно подсчитывал прибыли, сетовал, что зря вложил деньги в восстановление хозяйства на островах Карибского моря, все время твердил о платежах и нехватке средств. Кроме того, он недвусмысленно дал Полине понять, что их свадьба зависит от того, поправится ли ее финансовое положение.

Между тем последние новости, дошедшие с Сан-Доминго, подтвердили, что из двух миллионов наследства Ле Бретона миллион восемьсот тысяч должны были уйти на погашение ипотечного кредита. Это известие сильно охладило желание Бомарше вступать в брак с Полиной, что он со всей откровенностью продемонстрировал, соблазнив между делом юную Перетту, также проживавшую в доме тетушки Гаше. Эта интрижка жениха вкупе с затянувшимся ожиданием свадьбы была использована мадемуазель Ле Бретон как предлог для разрыва помолвки, хотя на самом деле причина была совсем иной: барышня полюбила другого. Шевалье де Сегиран, верный рыцарь Жюли, был, как и Полина, родом с Сан-Доминго. Он увлекся юной креолкой и начал за ней ухаживать; она не устояла перед обаянием молодого человека, ее привлекли в нем приветливый нрав, утонченность чувств и отсутствие меркантильных интересов.