Бомарше тут же почувствовал перемену в отношении к нему невесты и повел себя как человек, глубоко оскорбленный тем, что ему предпочли другого, хотя тот, по его мнению, и в подметки ему не годился. Он счел необходимым объясниться со своим соперником, и Сегиран ответил ему весьма двусмысленно:

«Я полагаю, сударь, что вы меньше, чем кто-либо другой, должны верить разным россказням, поскольку вы гораздо проницательнее многих и поскольку сами не единожды страдали от наветов. Впрочем, я молю вас поверить, что пишу вам вовсе не потому, что желаю добиться вашего прощения, а потому, что, поведав правду, надеюсь защитить доброе имя мадемуазель Ле Бретон, и еще потому, что мне было бы тяжело потерять ваше уважение».

Слова, произнесенные в свое оправдание Полиной, свидетельствовали о том, что она больше не испытывала к Бомарше нежных чувств. Для него было важно убедиться, что невеста чиста перед ним, и он обратился за подтверждением этого к одному из ее двоюродных братьев — негоцианту из Тура по имени Пуже, тот сразу же поручился за свою родственницу, подтвердив ее добропорядочность. Тогда Бомарше, несмотря на то что уже не горел желанием связывать себя брачными узами с Полиной, считая этот союз невыгодным для себя, все же предложил назначить день их свадьбы. К его великому изумлению Полина отвергла это предложение, что стало болезненным уколом для его самолюбия. Прежде он долго колебался и тянул со свадьбой, а теперь вдруг уперся:

«Вы отвергли меня, — написал он Полине. — И какой же момент вы выбрали для этого? Тот самый, что я назначил перед лицом ваших и моих друзей для заключения нашего союза. Когда я настаивал на том, чтобы вы письменно подтвердили мне, что отвергаете предложение стать моей женой, к моим терзаниям примешивалось непонятное любопытство, я хотел посмотреть, решитесь ли вы на этот шаг. Сегодня мне необходима полная ясность. У меня есть очень выгодное предложение брачного союза. Уже будучи готовым принять его, я вдруг почувствовал желание остановиться; какие-то угрызения совести, какая-то тоска по прошлому заставили меня засомневаться в правильности моих действий. Я должен был бы считать себя свободным от всех обязательств перед вами после того, что между нами произошло, но мне почему-то неспокойно. Вы действительно окончательно отказались от меня, и я могу считать себя свободным для того, чтобы вступить в брак с другой женщиной? Прислушайтесь к своему сердцу сейчас, когда со свойственной мне чуткостью я взываю к вам. Возвращаю вам ваши письма. Если вы оставите их у себя, к вашему ответу прошу вас приложить мои письма к вам. Чтение ваших писем растрогало меня, я не хочу больше подвергать себя подобному испытанию, но прежде, чем дать мне ответ, подумайте как следует, что выгоднее для вашего благосостояния и для вашего счастливого будущего. Мое желание — забыть все и жить с вами в покое и счастье. В тот момент, когда я уже был готов навсегда отречься от вас, я вдруг испытал такое волнение, что понял, как вы дороги мне. Я даже не мог предположить такого. Клянусь вам в этом. Но не обольщайтесь надеждой расстроить меня, став женой другого мужчины. Еще нужно, чтобы он осмелился посмотреть в глаза окружающим, если вдруг решится на это двойное вероломство. Прошу прощения за мою горячность! При одной мысли об этом кровь закипает у меня в жилах».

В ответе Полины не было ни нежности, ни каких-либо других чувств:

«Я могу лишь повторить вам, сударь, то, что уже сказала вашей сестре: мое решение принято бесповоротно. Я благодарю вас за ваше предложение и от всего сердца желаю вам связать свою судьбу с женщиной, которая составит ваше счастье. Известие о вашей женитьбе, как и любые новости о вас, доставят мне огромное удовольствие, я уже говорила об этом вашей сестре. Мы с тетушкой должны сказать вам, что глубоко возмущены тем, что вы крайне неуважительно отзываетесь о человеке, которого мы считаем своим добрым другом. Я лучше, чем кто-либо другой, могу судить о том, как сильно вы заблуждаетесь, называя его вероломным».

И словно в продолжение этого оскорбительного письма Полина назначила день своей свадьбы с Сегираном на начало 1767 года. Больше задетый за живое, нежели опечаленный, Бомарше повел себя скорее как подмастерье часовщика, чем как человек благородного звания: он выставил Полине счет за все предоставленные ей кредиты, скрупулезно перечислив их в своем пространном послании к ней.

Так как в этот момент Сегиран находился с молодой супругой в свадебном путешествии, он поручил одному из своих братьев — аббату, отличавшемуся довольно вспыльчивым характером, уладить с Бомарше дело о долгах Полины. Недовольный тем, что ему пришлось заниматься чужими денежными проблемами, аббат попытался дискредитировать Бомарше, но тот не замедлил ответить на эти происки следующее:

«Факт, что не будь вашего брата, разрушившего наш почти шестилетний союз, мадемуазель Ле Бретон, щедро пользовавшаяся моей привязанностью к ней, моими советами и моими деньгами, до сих пор располагала бы всеми этими средствами, которые я тратил для того, чтобы сделать ее жизнь удобной и приятной. Ей действительно приходится дорого платить за ваши услуги, а ведь именно нашему доброму отношению к вашему брату она обязана счастьем стать его женой; этого не произошло бы, если бы он не появился в нашем доме, а оставался там, где влачил свое жалкое существование».

Возможно, чтобы сгладить впечатление от своей не очень красивой выходки, Бомарше согласился списать часть долга Полины, сведя его к 24 441 ливру. Его бывшая невеста подписала долговое обязательство на эту сумму, но так, видимо, никогда и не погасила его, поскольку Гюден де ла Ферльер, правая рука Бомарше, внес ее имя в список несостоятельных должников.

Семейная жизнь не принесла Полине счастья: Сегиран умер через год после свадьбы. Бомарше хватило жестокости напомнить его вдове о долге.

«Мир праху его, — ответила та, — ему воздастся по заслугам».

То был последний из дошедших до нас документов, имевших отношение к этой грустной истории. После того как его собственная свадьба расстроилась, Бомарше утешился тем, что женил своего отца на его старинной приятельнице г-же Анри, их бракосочетание состоялось 16 января 1766 года, в том же году Тонтон вышла замуж за Жано де Мирона.

Это была черная полоса в жизни Бомарше: к разочарованиям личного характера добавились разочарования политического плана. Шуазель, которому не понравилось сводничество Пьера Огюстена в Сан-Ильдефонсе, вопреки рекомендациям монсеньора де Жаранта, занес в досье Бомарше некоторые неблагоприятные для него оценки, а на прошении последнего назначить его на пост консула, чтобы активизировать его коммерческие предприятия по ту сторону Пиренеев, премьер-министр собственноручно начертал резолюцию: «Не давать этому типу никаких поручений, имеющих отношение к Испании».

Вот так по иронии судьбы обошлись с человеком, ставшим создателем Фигаро, Альмавивы и Бартоло. Как же могли отлучить от Испании того, кто воспел ее в своих пьесах и чье имя неразрывно связано с этой страной? Каким бы талантливым политиком ни был Шуазель, в данном случае он допустил ошибку: он видел в Бомарше лишь опасного авантюриста и не разглядел в нем одаренного драматурга, чьи пьесы обречены на успех.