Но с Деткой дело было совсем не в том, что она — немка. Моя мама говорила потом, что слышала, как во сне я каждую ночь кричал английские слова и всхлипывал. Днем, наяву, я занимался приблизительно тем же.

Как-то она сказала, что хочет со мной серьезно поговорить. Она сказала, что не понимает наших отношений, попросила меня не давить на нее… в ее глазах стоял страх… раньше она не знала, что просто секс бывает ТАКИМ… она видела, что я хочу не спать с ней, а ножом распилить ее на куски.

Сочетание крошечного имени и нереального роста создавало впечатление, будто я сплю с двумя разными девушками. Одна умещалась в ладонях и двух слогах «Дет-Ка»… со второй я как-то шел мимо уличного кафе, в котором обедали рабочие в рыжих строительных касках. Заметив нас, мужчины громко загоготали и стали показывать в нашу сторону грязными пальцами.

Подраться в 1990-м году в одиночку сразу с несколькими здоровенными и пьяными мужиками — это был отличный способ покончить с собой… то, что творилось со мной в тот месяц, было густо замешано на желании умереть… что угодно, лишь бы ЭТО кончилось… поэтому с первого рабочего каску я сбил ногой… а дальше мужики разбежались как перепуганные дети.

Один раз я спросил у Детки, сколько парней у нее было до меня. Она ответила, что больше восьмидесяти. Я сел на поребрик и заплакал.

Я не давал Детке ходить на ее занятия по русскому языку. Я сказал, что если увижу ее с кем-нибудь из согруппников-парней, то выбью ей передние зубы. Уже к одиннадцати утра я напивался так, что не мог встать со стула, и именно в этот момент вставал, чтобы поехать к ней… а по дороге высчитывал, сколько часов осталось до момента, когда она уедет домой… и сколько минут… шутя перемножал в уме восьмизначные цифры.

Не выдержав, за две недели до того, как уехать, она сходила в немецкое Генконсульство на Фурштатской и выписала мне приглашение. Даже заплатила за него сколько-то дойч-марок.

— На. Это подарок. Тебе. Можешь больше не параноить. Оформи документы и приезжай ко мне.

Я посмотрел на бумагу. Под множеством длинных немецких слов, начинавшихся с большой буквы, стояла печать зеленого цвета.

Я спросил, сколько времени может занять оформление документов. Она пожала плечами. Все зависит от советских законов. Может быть, месяц… или два месяца…

Я смотрел, как, ударившись о ее красивое лицо, на асфальт падают клочки бумаги, и лишь потом понял, что обрывки — это порванное моими руками приглашение. Что возможность уехать из СССР и быть с ней я только что своими руками разорвал, кинул ей в лицо… сам все уничтожил.

Передо мной стояла высоченная нерусская девица, но видел я не ее… месяц (два месяца) она будет не со мной… с немцами, которые без словаря понимают слово «шнюзеньке»… я видел тысячи постелей, разбросанных по пяти федеральным землям Германии… миллионы мужчин, способных с зажмуренными глазами найти в гавкающем немецком языке целую кучу ласковых слов… и я не мог этого вынести.

Она села на корточки, подобрала клочки бумаги, назвала меня идиотом, уехала в свои новостройки, и два дня мы не виделись. Два дня: ровно шестнадцать тысяч глотков алкоголя.

Потом я ей позвонил. Трубку взяла хозяйка. Она сказала, что Детка не хочет со мной разговаривать. Я пообещал сжечь ее ебаную квартиру, и через секунду Детка сказала «Але».

Мы договорились встретиться возле ее дома. Там на пустыре шла стройка. Взяв за руку, я молча увел девушку за забор, разорвал на ней рубашку… модную… рубашка стоила не меньше ста пятидесяти рублей… не меньше месячной зарплаты отечественного служащего… и над стройкой плыли неприличные ласковые слова… возможно, те же, какими Брунгильда плакала над гробом своего Зигфрида… у девушки были громадные ноги… белые и бесконечные… она никогда не жила в коммуналке… и в пятиэтажках с картонными стенами тоже не жила… она кричала и рычала очень громко… во весь голос… она ничего не стеснялась… а потом она пыталась прикрыть грудь обрывками модной рубашки, и я вставал на цыпочки, тянулся, но все равно не мог достать ее губ.

— Ты идиот.

— Я знаю.

— Зачем ты порвал приглашение?

— «Детка» по-русски — это как «baby».

— Ты говорил мне это миллион раз. Сто миллионов раз. Ты русский идиот. Вы все здесь такие?

— Не вздумай проверять. Если я узнаю… что ты…

— Прекрати… Ты можешь на меня не давить?

— Могу. Вернее, не могу.

— На. Это тебе. Но это последний раз.

— Что это?

— Приглашение. Я выписала дубликат.

— Надо же. Я думал, ты на меня злишься.

— Я не злюсь на тебя. Я терпеть тебя не могу. Я понятия не имею, зачем я связалась с таким идиотом, как ты.

— Что тебе сказали в консульстве?

— В консульстве?

— Ну, когда ты выписывала дубликат, что сказали?

— Сказали, что я совершаю ошибку. Советовали не приглашать к нам в страну таких типов, как ты.

— И они все равно выписали?

— Все равно выписали…

Через несколько дней она уехала в Германию. А я остался.

7

В те годы получить иностранную визу советскому человеку было несложно. Сложно было получить от собственных, советских, бюрократов такую штуку, как ВЫЕЗДНАЯ виза.

Я сдал документы в ОВИР. Я был спокоен: в военную тайну никто меня не посвящал, и вообще, Родине я был ни к чему. Меня должны были выпустить из страны.

Вечерами я звонил Детке в Берлин. Денег заплатить за международные переговоры не было, но счета должны были прийти не скоро, поэтому я все равно звонил… кроме того, я каждый вечер писал ей письма… а днем просто лежал и слушал Стинга.

Утром — отмечаться в очереди у Генконсульства ФРГ, днем — сорок шесть раз подряд прослушать «Англичанина в Нью-Йорке», вечером — позвонить ей, убедиться, что мое место в ее постели все еще не занято.

Так прошел месяц. Я не пил алкоголь, не гулял с компаньоном по Эрмитажу, не обращал внимания на девушек. Зато выучил наизусть все тексты Стинга.

Только один раз за все это время приятели зазвали меня в гости к девушкам. Я смог просидеть там меньше получаса. Потом, не прощаясь, ушел. Даже если бы я пробыл там до утра, то не нашел бы ничего лучше того, что уже и так было моим.

Не возьмусь говорить за других, но мне никто и никогда не объяснял все эти штуки… насчет верности и все такое… что девушкам нужно быть верным… ничто в моем личном жизненном опыте не подтверждало, будто действительно нужно… прежде мне и в голову не пришло бы уйти от девушек… зачем?., но я, разумеется, ушел… мне пришлось высчитывать эти формулы самостоятельно… формулы были старыми, но я-то их не знал, понимаете?., только лбом врезавшись в то, во что я врезался, когда Детка, смеясь, рассказывала мне про чужие члены у нее во рту… я понемногу… очень понемногу начинал узнавать, что по ту сторону известных мне отношений есть что-то еще.