— Где мне еще шляться? Сходить в театр?

— В театр ты уже отказался сходить. Теперь сходи в музей.

— В Берлине есть музеи?

— У нас отличный музей древнеегипетского искусства.

— Какого искусства?

— Древнеегипетского.

— Ты! Жопа нерусская! В моем городе в одном зале Эрмитажа больше египетского искусства, чем во всем остальном мире!

— Поэтому в музей ты тоже не пойдешь, а станешь шляться по магазинам?

— Иди в задницу!

— Прекрати со мной так разговаривать!

— Иди в задницу!

— Ты ешь мою еду! И живешь в моем доме! Не смей так со мной разговаривать!

— Можешь сама жрать эти помои! Начиная с этого вечера и всю следующую неделю при разговоре со мной Детка особым… очень мерзким способом поджимала губы. Она использовала свои губы только для этого… только чтобы доводить меня до истерики тем, как она их поджимает… раньше губам находилось иное применение… но теперь эти времена прошли.

Каждое утро она говорила, чтобы к ее приходу посуда была вымыта. Каждый вечер мы громко ругались. Назло мне она бросила курить и тем оставила меня без сигарет.

К вечеру третьего дня единственной фразой, которую она произносила, обращаясь ко мне, было: «Иди на хуй!» Я просил у нее сигарет… или хотя бы денег на сигареты, а она произносила эти три слова — по-русски и почти без акцента.

— Я хочу курить!

— Иди на хуй!

— Вон автомат. Напротив твоего окна.

— Иди на хуй!

— Я просто выйду из дома и куплю сигарет.

— Иди на хуй!

— Дай мне денег, пока не огребла! Шнеля-шнеля! Не зли меня!

— Попробуй. Возьми и ударь меня. Просто попробуй. Только не забудь, что мы не у тебя в стране, о'кей?

— Дай мне четыре дойч-марки, и я отстану. Просто дай мне четыре марки, жопа!

Потом она встала, подошла к столу и написала на бумажке несколько немецких слов.

— Что это значит?

— Это значит: «Подайте, пожалуйста, одну сигарету, я нищий». Выйди на улицу, покажи эту бумажку прохожему и кури сколько влезет.

10

А Германия готовилась объединяться.

Город был заклеен плакатами, на которых здоровенный медведь (символ Берлина) прижимал к пивному брюху беременную медведицу. Та держала в руке надкушенный банан. Эта деталь особенно смешила берлинеров. Западные немцы только и говорили о том, что после падения Стены с прилавков моментально исчезли бананы. При коммунистах банан на востоке считался экзотикой.

Выходя по утрам с деткиной ХохенцолернДамм, я сворачивал к площади Ойропеа-Центр. Посреди площади там стоял полуразрушенный готический собор, у которого почему-то не хватало крыши, и четыре стеклянных небоскреба вокруг.

На площади было весело, почти всегда играли уличные музыканты, выступали клоуны, и иногда проходили митинги за (против) объединения страны. Кроме того, там было огромное количество магазинов.

Разумеется, мне хотелось что-нибудь украсть. Но сперва я не знал как.

Еще в СССР я читал, будто все западные магазины оборудованы системами слежения за покупателями. Поэтому начал я с того, что пробы ради украл маленькую аудиокассету.

Я зашел в магазин, взял кассету с прилавка и втянул руку в рукав плаща. Мелочь, чтобы купить кассету, у меня была. Если бы на выходе что-нибудь зазвенело, я бы сказал, что иностранец, прошу прощения, не разобрался, ищу кассу.

Я вышел из магазина на улицу. Ничего не зазвенело. В погоню за мной никто не бросился. Я вернулся вместе с кассетой внутрь и проделал путь еще раз. После этого поверил: воровать в этих краях можно и нужно.

В тот же день неподалеку от берлинского Зоопарка я нашел громадный оптовый рынок. В залах на втором этаже там были наставлены груды коробок с обувью, висели бесконечные ряды модных рубашек. Поляки скупали товары оптом, все бегали и суетились.

Я снял свои ботинки, надел померить роскошные остроносые сапоги и пошел искать зеркало. Пройдя пару кварталов от магазина, зеркало я так и не нашел.

Увидев сапоги, Детка изменилась в лице:

— Thief! You're fuckin' Russian thief!

— А ты — дура!

— Если тебя арестуют, у меня будут проблемы!

— Почему это меня должны арестовать?

— Oh, Lord! Зачем я выписала тебе приглашение?!

— А зачем ты украла в пабе на Литейном кружку из-под пива?

— Это была всего лишь кружка! Это был сувенир! А ты воруешь в магазинах! Если бы тебя поймали, ты бы сел в тюрьму!

— Я бы тоже сказал, что это просто сувенир.

Самый же большой fly-market находился тогда возле Бранденбургских ворот, на самой границе между двумя Берлинами. Я подумал, что туда стоит сходить: может быть, удастся украсть что-нибудь дельное.

Рынок состоял из бесконечных рядов, укомплектованных вьетнамцами и поляками. И те, и другие продавали советские генеральские шинели и отбитые молотком осколки Берлинской стены. Кое-кто торговал пивом. Чем-либо дельным не торговал никто.

Среди рядов бродило много русских. Это раздражало.

Мне хотелось купить кассет с модной музыкой… кроме того, хотелось попить пива… но денег, которые мне с утра выдавала Детка, хватало только на что-нибудь одно.

То, что кассеты и пиво стоили почти одинаково, раздражало даже больше, чем толпы идиотов-соотечественников. На родине кассеты с «U2» или «Frankie Goes To Hollywood» стоили столько же, сколько два ящика пива. Здесь — столько же, сколько маленькая банка.

Мне хотелось купить музыки… но пива хотелось все-таки больше… последние дни мне хотелось только пива и Детку… она перестала делать со мной секс, и я тут же начал нуждаться в ее бесконечных ногах… в ее тевтонских воплях… а вчера она прямо при мне выдавливала себе прыщ и сказала, что прыщи — это плохо… что, наверное, она снова начнет спать с Арнольдом, с которым спала до того, как связалась со мной, идиотом… так что купил я все-таки пива. Именно в эту минуту поляки начали разбегаться. Я никогда не видел, чтобы люди разбегались вот так: поляки топтали друг друга, теряли ушанки и с разбега прыгали через высоченный строительный забор.

— What happens?

— Skins! Skinheads coming!

Из-за поворота дороги выплывала толпа… увидев, насколько она огромная, я напрягся… но быстро успокоился: это были не скинхеды, это были панки. Девушки с зелеными волосами. Молодые люди, сбежавшие со съемок кино про Мэд Макса.

Панков я совсем не боялся. Здесь, в Берлине, я и сам был панк.

Толпа не просто двигалась в сторону Восточного Берлина. По дороге все орали в мегафоны, раздавали листовки, били в рожу тем, кто не там стоял, и кокетничали с дамами.