этих невинных девочках? Лицей Богоматери Нильской превращается в убежище для малолетних матерей, позор! Позор!»

Мать-настоятельница слала послу письмо за письмом, настойчиво требуя, чтобы он приехал и забрал Фриду, и всякий раз несколько преувеличивая тяжесть ее состояния и неотложность решения проблемы. Наконец Балимба прислал мощный «Лендровер», который, пробравшись по тропам, до сих пор считавшимся непроходимыми, добрался-таки до лицея и отвез Фриду в Кигали.

Известие о смерти Фриды привело лицей Богоматери Нильской в глубокое смятение. Мать-настоятельница объявила неделю траура, в течение которой все молились за душу Фриды, а в воскресенье должно было состояться паломничество к Богоматери Нильской, чтобы та приняла эту бедную юную душу под покров своего милосердия. Отец Эрменегильд из тех же побуждений решил на этой неделе ежедневно служить мессу. На ней должны были присутствовать по очереди все классы. При этом выпускной класс должен был обязательно присутствовать на каждой мессе. Священник произнес надгробное слово по усопшей, среди прочего упомянув, что она пожертвовала своей чистотой и юностью на благо национального большинства. Тем временем ни он, ни мать-настоятельница не могли скрыть облегчения. В конце концов, драма разыгралась вне стен лицея, а смерть Фриды, как бы прискорбна она ни была, ставила точку в возмутительной истории беременной лицеистки, которую вынуждены были терпеть в заведении. В утешительных речах, с которыми мать-настоятельница обращалась к ученицам, но главным образом в пространных рассуждениях на темы нравственности, на которые во время уроков религии не скупился отец Эрменегильд, содержались осторожные намеки на кару Божью, постигшую юную грешницу.

Целыми днями ученицы выпускного класса сидели взаперти в дортуарах, откуда их никто даже не думал выпускать, и в конце концов принялись, как того требует обычай, единодушно оплакивать свою подругу. Их рыдания разносились по всему лицею. Нескончаемый плач свидетельствовал об искренности их печали и выражал несогласие с несправедливой участью Фриды. Все как одна были в отчаянии оттого, что родились женщинами.

Потом настало время слухов. Почему умерла Фрида? От чего? Как? Из-за кого? По официальной версии, причиной смерти стали преждевременные роды. Машина, которая отвозила ее в Кигали, должно быть, ехала по плохим тропинкам, ее растрясло на ухабах, и вот результат. В таком случае не было ли во всем этом доли вины матери-настоятельницы и посла? Почему они не подождали, пока не откроется нормальная дорога? Всего-то несколько дней. А может, Фрида и ее ребенок отравились? Может, все случилось из-за этой еды для белых, из-за внутренностей больной птицы, которые Фрида уплетала с таким вожделением? Многие считали, что она именно отравилась, но причиной стала не еда для белых, а отравители, руандийские колдуны. Все проще простого: враги Балимбы проследили его до Кигали, заплатили руандийским отравителям абарози, дорого заплатили, очень дорого: эти абарози, если им дать сколько надо, отравят кого угодно, работа у них такая, и они гораздо могущественнее заирских колдунов с их амулетами. И потом, может быть, предки Фриды были не совсем руандийцы, может, они были родом с острова Иджви или с другого берега озера, из Королевства Буши… Тогда Балимба…

– Лично я, – сказала Горетти, – думаю, что ее убила ее же собственная семья, нечаянно, конечно, заставив ее сделать аборт. У меня дома так бы и поступили. Девушка не может выйти замуж, если она беременна или если у нее уже есть ребенок за спиной, пусть даже за спиной у ее служанки. Это бесчестье, позор для нее и для всей семьи, она навлечет на них все несчастья. Лучше, чтобы ребенок не появлялся на свет. Вот они и нашли врача, плохого, абортами занимаются только плохие врачи, а может даже просто санитара, а может и того хуже – повитуху, которая дает выпить какого-то снадобья, после чего девушка либо выкидывает, либо умирает… Бедная Фрида! Но если то, что я только что сказала, – правда, семье Фриды есть чего бояться: если Балимба уверен, что Фрида носила мальчика, его месть будет ужасной.

Посол Балимба подал заявление о переводе и вскоре был переведен на другое место работы. Он вошел в состав делегации от Заира при Организации африканского единства в Аддис-Абебе. Отец Фриды ушел из дипломатии и занялся бизнесом. Говорят, что он добьется в этом успеха…

– Хватит, – сказала Глориоза, – думаю, мы пролили уже достаточно слез по Фриде. Не будем больше говорить об этом, ни между собой, ни с чужими. Пора вспомнить, кто мы и где находимся. А находимся мы в лицее Богоматери Нильской, который воспитывает женскую элиту Руанды, мы были избраны, чтобы стать в авангарде борьбы за улучшение положения женщин в обществе. Так будем же достойны доверия, оказанного нам национальным большинством.

– Глориоза, – сказала Иммакюле, – ты правда думаешь, что сейчас самое время для твоих политических речей? Мы что, на митинге? «Улучшение положения женщин», скажешь тоже! Если мы тут и находимся, то главным образом для улучшения положения наших семей, не ради нашего будущего, а ради будущего клана. Мы и так уже были хорошим товаром, потому что почти все мы дочери богатых и влиятельных людей и наши родители сумеют продать нас по самой высокой цене, а диплом эту цену только повысит. Я знаю, что многим здесь нравится эта игра, потому что у них нет ничего другого, что они даже гордятся этим. А я участвовать в этой торговле больше не желаю.

– Только послушайте ее, – ухмыльнулась Глориоза, – говорит как белая в кино или в книжке какой-нибудь из тех, что нам велит читать учитель французского! Кем бы ты была, Иммакюле, если бы не твой отец и его денежки? Ты что, думаешь, что женщина в Руанде может выжить без семьи – сначала отцовской, потом семьи мужа? Ты, кажется, только что к гориллам ездила? Вот туда и возвращайся!

– А что? Можно. Хороший совет.

Едва закончилась неделя траура, как имя Фриды было негласно вычеркнуто из жизни лицея Богоматери Нильской. Но девушек выпускного класса оно продолжало мучить. Это было похоже на неприличное слово, которое вы знаете, сами не понимая откуда, кто вас ему научил, и которое вырывается у вас помимо вашего желания. Если одна из них по оплошности произносила запретное имя, все остальные отворачивались, делали вид, что ничего не слышали, начинали громко разговаривать между собой, чтобы заглушить, стереть своей болтовней эти два слога, повторявшиеся в их мыслях нескончаемым эхом. Ибо эта постыдная тайна жила отныне, свернувшись калачиком, внутри лицея, как и внутри каждой из них: угрызение совести и постоянный поиск виновного, грех, которого не искупить, потому что он никогда