— Ну, — спросил шкипер. — У кого-нибудь есть вопросы? Может, у тебя, Торстен?

— Когда настанет час. — Торстен дружелюбно кивнул Михрану. — Когда возникнет нужда.

Бергдис спросила проводника о том, часто ли попадаются торговые поселения, какие там продаются животные, какие овощи; Вигот и Слоти хотели узнать, что за рыба водится в реках, а Бруни поинтересовался, где лучше покупать серебро.

— А что ты молчишь? — спросил Рыжий Оттар Одиндису. — Не хочешь разузнать про речных духов?

Одиндиса лишь пожала плечами.

— И еще про эти… как их там… послания?

— Они не остановят тебя, — отозвалась Одиндиса. — И ничто не остановит.

— Как далеко от Киева до Миклагарда? — спросила Сольвейг.

Михран запрокинул голову:

— Миклагард! Ха! — Он с улыбкой повернулся к Рыжему Оттару: — Но вы… вы же едете в Киев?

— Для меня Киева достаточно. Для меня — и моей морской жены.

— Но я собираюсь в Миклагард, — объяснила Сольвейг. — Я хочу найти отца.

Михран поднял брови и вопросительно поглядел на нее. Затем оттопырил нижнюю губу и медленно кивнул.

— Ну ладно, — обратился Рыжий Оттар к команде. — Все обсудили?

Вместе с Михраном и Торстеном они отошли на корму, чтобы обговорить оплату и решить, когда отбывать из Ладоги.

Пока они договаривались, Сольвейг прошаркала по пристани к тому месту, где на нее напали гончие.

Земля здесь была сильно истоптана, и, наклонившись, Сольвейг разглядела лужицы собственной запекшейся крови, в которых застряли волоски из собачьей шерсти. Она подняла весло, которым Вигот огрел пса, и уронила его в воду.

С лодки за ней наблюдали несколько булгар. Один из них позвал ее и жестом пригласил подойти ближе. Сольвейг сделала вид, что не заметила.

«Мой третий глаз, — подумала она. — Мой глаз мастера. Одноглазый Один, помоги мне найти его».

— Вздор, — сказал ей Торстен. — Боги вовсе не против тебя.

— А Рыжий Оттар думает так.

— Он просто переживает. Хочет, чтобы все мы держались вместе. И мечтает продать побольше товара.

— Иногда я сомневаюсь в себе.

— Как и все мы, — ответил Торстен. — Погляди! Даже солнце сегодня не может проглянуть сквозь тучи.

— Я не знала, что оно будет таким. Это путешествие.

— Верь в себя. Отец будет гордиться тобой.

Сольвейг смущенно улыбнулась ему и провела рукой по своей золотистой голове.

Весь день она еще чувствовала слабость, но на следующее утро — их последнее утро в Ладоге — силы вернулись к ней, и Рыжий Оттар разрешил ей прогуляться с Эдит на рынок. Бергдис пошла вместе с ними, уверяя, будто ей «нужно кое-что купить», но отказываясь говорить что именно.

Проходя через кладбище, они прочли надписи на нескольких камнях. Бергдис нашла один, на котором было высечено имя Торы.

— Моя дочь, — закричала она. — То же имя. Ох!

«Да, — подумала Сольвейг. — Память и печаль, они оба в этом имени».

— Мое имя значит «сначала счастье, потом война», — сказала им Эдит.

— Такое странное имя, — заметила Бергдис. — Эдит.

— В Англии — совсем нет. И в нем заключена моя история. Я была вполне счастлива. Хороший муж, двое крепких детей. Но затем сражения… — Женщина вздохнула. — Да, битва положила той жизни конец.

— Когда я была тут с Бруни, — поведала им Сольвейг, — он сказал, что никто не может спастись от призраков. А Одиндиса ответила, что этого и не надо желать.

— Бруни не зря это сказал, — отозвалась Бергдис. — Его преследуют призраки. Мстительные призраки. И со временем они его догонят.

«Да, — подумала Сольвейг, — это правда. Время прячет наши тайны, но ему под силу и открыть их. Когда приходит время».

Они услышали бой огромного барабана задолго до того, как сумели протиснуться сквозь толпу, и взору их предстал барабанщик в кольце плясунов. Они покачивались влево, потом вправо, затем взялись за руки и стали то подходить к музыканту, то отступать от него.

— Какой мрачный танец, — сказала Эдит.

— Мрачный, — согласилась Бергдис. — Таковы уж финны. Они думают, что петь — это издавать ужасающие трели. Будто собаки воют на луну. Но танцев их я раньше не видала.

— Откуда ты узнала, что это финны?

— Погляди на их квадратные челюсти. Точно из камня. Некоторые финны не улыбаются ни разу за всю свою жизнь. И эти пышные рукава — мы такого не носим.

— Это чтобы спрятать плавники, как у финвалов! — поделилась Сольвейг с Эдит. — Они ведь наполовину рыбы.

Эдит взяла девушку за руку:

— Может, Брита бы тебе и поверила. Но теперь пошли, Рыжий Оттар дал мне серебряную монетку.

— Каждая по своим делам, — ответила Бергдис. — У меня есть работа.

Сказав это, она исчезла в плотной толпе.

— Какие у нее дела? — спросила Сольвейг.

Эдит пожала плечами:

— Она не хочет, чтобы мы знали.

— Серебряная монетка! Зачем?

— Чтобы потратить ее, конечно.

— Да, но…

— Что?

— Ты ведь можешь просто сбежать с деньгами.

— Сбежать? — Эдит потрясенно уставилась на девушку.

— Да.

— И куда? Этой монеты не хватит надолго. А что потом?

Женщина молча сложила руки на животе.

— Но ты же не… — выдохнула Сольвейг.

Эдит многозначительно посмотрела на нее:

— Или да?

Глаза Эдит засияли.

— О, Эдит!

— Бергдис сама догадалась, но ты — первая, кому я рассказала.

— Так Рыжий Оттар еще не знает?

— Ты — первая после него, разумеется.

Сольвейг крепко сжала ее в объятиях, точно сестру, и держала до тех пор, пока у обеих хватало дыхания.

— О! — со смехом воскликнула девушка. — Я еще никого так не обнимала.

— Ты знаешь, это не мой выбор, — серьезно сказала ей Эдит. — Я не просила шведов приходить. Я не просила, чтобы меня забирали из дому.

— Но ты ведь все равно рада?

— Я счастлива, но мне грустно. Оттар очень, очень доволен — знаешь, он ведь может быть нежным. Я всего лишь его рабыня, но, наверно, он разрешит мне меньше работать, когда придет время.